Литературу, говорящую своей стране «да» принято называть патриотичной. А как именовать литературу, говорящую своей стране «нет»?
3069
Некто Кирилл Анкудинов из Майкопа опубликовал статью о «патриотичной» и «непатриотичной» литературе – «Зеркальный коридор из «да» и «нет» («Литературная газета» № 14, 2016). И «патриотичной» и «непатриотичной», согласно воззрениям автора взяты в кавычки, как не вполне реальные и не существующие. Из этого не следует иного вывода, кроме того, что автор пишет ни о той, ни о другой литературе, а о чём-то ином. И поскольку «Зеркальный коридор» не просматривается в его статье, как явление реальное, мы опускаем его. А вот «да» и «нет» более чем определены, а потому остановимся на них: «Писатели часто говорят «да» и «нет» чему-либо. Иногда писатели обращаются к социально-политической проблематике; в частности, они говорят «да» и «нет» своей стране. Литературу, говорящую своей стране «да» принято называть патриотичной. А как именовать литературу, говорящую своей стране «нет»? «Непатриотичной литературой, антипатриотичной?» Довольно странный риторический вопрос. Ведь в подзаголовке он её уже определил, как «непатриотичной».
Кирилл Анкудинов допускает говорить «да» или «нет» «чему-то иному, «смежному» – государству, государственной форме правления, конкретным людям, воплощающим собой государство. Или даже государствообразующая нация… Согласимся, что говорить «да» или «нет» чему-либо – это далеко не смежное что говорить то же самое государству или государствообразующей нации и уж тем более своей стране…Опять-таки странное умозаключение. Автор что, допускает жизнь вне страны, государства, формы правления и т. д., напрочь их отрицая? Но ведь по нашему историческому опыту вне всего этого наступает не свобода, а революционный анархизм и хаос. Даже в таком, вроде бы альтернативном выборе – «да» или «нет» своей стране» выпирает у автора своим смыслом «нет». Но это неестественно. Ведь страна не только территория и место проживания, но и культура народа. А потому отречение от неё порождает не независимость от чего бы то ни было и от кого бы то ни было, а представляет собой обыкновенную смердяковщину, ибо при этом в качестве родины неизбежно надо принять другую страну произвольно. Но ведь родина, как и мать, не выбираются. Если же это происходит, то такое «нет» невозможно считать нормальным, а скорее аномальным.
Совершенно очевидно, что в воззрениях К .Анкудинова «нет» своей стране – это величина положительная, так как при этом якобы наступает свобода. А она упорно таким путём не наступает.
И потом, что уж разделять эти литературы… Графоманы у нас были всегда и писали отнюдь не только псевдопатриотичные стихи, но и всякие иные. То есть не были тематически озадачены. А потому полагать, что графоманской литературой является исключительно патриотическая по определению, является просто неправдой. Но именно таким разделением литератур занимается Кирилл Анкудинов, не доверяя при этом и псевдопатриотичной, называя её в кавычках «непатриотичной».
«В этом убеждении есть явное противоречие: если всей литературе можно говорить «да» или «нет», то к патриотичной относится якобы лишь говорящая своей стране «да». Из этого противоречия иного вывода не напрашивается, кроме того, что непременным условием сказать своей стране «нет» является обращение писателей «к социально-политической тематике». В столь простую схему, предложенную автором, русская литература, особенно XIX века, уж никак не укладывается, а, стало быть, сама схема является надуманной, не отвечающей истинному состоянию литературы и положению её в обществе.
Помимо «вкусов», на которые ссылается автор, есть ведь ещё тексты писателей, которые по возможности должны быть прочитываемы точно. Во всяком случае, в этом мало помогает сама по себе «социально-политическая тематика».
В конце концов, дело автора и его «вкусов», как он сам пишет, «обожать Салтыкова-Щедрина», усмотреть у него невероятную способность к предсказаниям, в частности, в «Истории одного города»: «Настолько точно предсказано будущее России ХХ века (боюсь, и России ХXI века тоже)». Между тем Салтыков-Щедрин предсказателем в русской литературе не слывёт. Скорее – сатириком. Но есть в нашей литературе поэт и пророк. Его тоже поминает К. Анкудинов. Но не в пример сатирику, с искажением фактов и унижением его. Имею в виду, конечно же, М.Ю. Лермонтова, двухсотлетие которого мы недавно отмечали. Юбилей поэта поминаю неслучайно, так как в то время было буквально зацитировано стихотворение «Прощай, немытая, Россия…», как якобы принадлежащее М.Ю. Лермонтову.
Не потому ли К. Анкудинову и понадобилось обращаться к давней догматике в толковании творчества и судьбы М.Ю. Лермонтова, что без неё не срабатывает выдуманная им считалочка о «да» и «нет» в литературе? Вопреки фактам, хорошо известным, наш автор из Майкопа утверждает: «В «патриотическом стане» упорно желают оторвать стихотворение «Прощай, немытая Россия» от Лермонтова: написано де оно не Лермонтовым, а Дмитрием Минаевым». На самом же деле, не в «патриотическом стане», по логике автора, якобы маргинальном, этого «упорно желают», а в среде образованных и, главное, честных филологов и литераторов, давно и убедительно доказано, что это стихотворение М.Ю. Лермонтову не принадлежит. И не без веских на то оснований.
Ведь хорошо известна история публикации этого стихотворения, а точнее – идеологической прокламации. Появилось оно более тридцати лет спустя после гибели поэта в «моножурнале» П.И. Бартенева «Русский архив», выпускаемом им одним в течение чуть ли не полувека. По сути, самодеятельном журнале, в котором избегали публиковаться серьёзные писатели. П.И. Бартенев приятельствовал с убийцей поэта Н.С. Мартыновым, оставив о нём восхитительный отзыв как о человеке замечательном. Люди ведь дружат лишь при условии сходных воззрений и никак не иначе.
Можно уверенно говорить о том, что стихотворение «Прощай, немытая Россия…» является обыкновенной фальсификацией. Нам могут возразить: но разве это возможно? Помилуйте, это давний, как мир, род занятий. У нас даже книжка выходила В.П. Козлова «Тайны фальсификации» (М., АСПЕКТ ПРЕСС, издание второе, 1996), в которой отмечалось: «Фальсификация исторических источников так же, как и литературные мистификации, подлоги документов, – старый, как мир, род занятий и «упражнений» людей увлечённых и жуликоватых, склонных к сенсационным открытиям и обуреваемых честолюбивыми соображениями, преследующих определённые, подчас серьёзные политические и идеологические цели, или охваченных желанием позабавить доверчивых читателей».
Но зачем это было нужно? Автор помянутой книжки уловил это точно. Это были идеологические дела уже новой эпохи: выставить, что и великий поэт М.Ю. Лермонтов был заодно с революционно-демократическими воззрениями. Разумеется, «передовыми». Ведь в этом стихотворении есть не только унижение своей родины «страна рабов», хотя никакой народ не может быть поругаемым. Но и – идеологема «немытости» России, то есть якобы её «несовершенства», что вроде бы давало санкцию на любую её революционную переделку. Конечно же, произвольную. М.Ю. Лермонтов писал совсем иначе:
Опять, народные витии,
За дело падшее Литвы
На славу гордую России,
Опять, шумя, восстали вы.
…Да, хитрой зависти ехидна
Вас пожирает; вам обидна…
Величья нашего заря;
Вам солнца божьего не видно
За солнцем русского царя.
Нельзя же допустить мысль, что человек такого острого ума, безоглядной искренности и честности об одном и том же мог писать прямо противоположно.
Если же говорить о невероятном, редком даре пророчества, каким во всей русской литературе обладал только М.Ю. Лермонтов, то нельзя не поражаться тому, как шестнадцатилетний юноша мог создать «Предсказание»; «Настанет год, России чёрный год, когда царей корона упадёт». Но главное состояло в том, что в этом Божием попущении поэт видел несчастье: «чума», «И станет глад сей бедный край терзать». И – беззаконие: «Когда детей, когда невинных жён Низвергнутый не защитит закон». И это опять-таки входило в непримиримые противоречия с воззрениями революционных демократов, полагавших, что с падением царской короны настанет время справедливости и благоденствия… Но наступило беззаконие. Кто оказался прав в этом идеологическом противостоянии, надеюсь, очевидно.
Но П.И. Бартенев занимался не только подобными фальсификациями. Нигде никогда не работая во всю свою долгую жизнь, он всё-таки проработал четыре года в архиве Министерства иностранных дел, дослужившись до столоначальника. Там не саморучно, конечно, он скопировал «Записки Екатерины Великой» и другие документы и отвёз их в Лондон диссидентствующему А. Герцену. Разве это не государственное воровство, используя служебное положение? (см. А.Д. Зайцев. «Пётр Иванович Бартенев. М., Московский рабочий, 1989).
И уж коль за риторикой о «патриотичной» и «непатриотичной» литературе в статье К. Анкудинова кроется не что иное, как возврат к идеологической догматике в толковании наследия М.Ю. Лермонтова, мы просто обязаны напомнить о том, что со страниц «Литературной газеты» неоднократно глубоко и убедительно доказывалась непричастность стихотворения «Прощай, немытая Россия» к творчеству М.Ю. Лермонтова. В частности, в статье «Всеведенье пророка» выдающегося филолога, директора Пушкинского Дома в Санкт-Петербурге Николая Скакова: «Как известно, автографа этого стихотворения нет. Что ж – бывает (не сохранилось, к примеру, автографа «Пророка» А.С. Пушкина – П.И.). Но за тридцать с лишним лет не появилось и никаких свидетельств о какой-либо изустной информации: это о лермонтовском-то стихотворении такой степени политического радикализма. Нет и ни одного списка, кроме того, на который ссылается П.И. Бартенев, с чьей подачи и стало известно в 1873 году стихотворение, и который тоже якобы утерян» («Литературная газета», № 38-39, 2004 г.). Из этого следует, что эта стихотворная прокламация и бытовала лишь в среде революционных радикалов, её изготовивших, к великому поэту отношения не имеющая. Какая всё-таки несправедливость, всё ещё удерживаемая в общественном сознании, связанная как с этим стихотворением, так и особенно с обстоятельствами гибели великого поэта.
Что же касается патриотизма, любви к отчизне, которую поэт назвал «странной», то это значит то, что это – такая огромная и своеобразная величина, которая непостижима только разумом: «Не победит её рассудок мой».
Пётр ТКАЧЕНКО
