«Иные нужны мне картины…»

Пожалуй, у всех истинных и, тем более, великих поэтов, есть исповедальные признания в любви к дорогим сердцу местам, к родному краю, к Родине. Вовсе не декларативные, а выходящие из самой духовной природы человека, из глубокого понимания устройства человеческого мира. Иногда кажется, что это просто картины детства, воспоминания о минувшем, которое всегда дорого («Что пройдёт, то будет мило» – А. Пушкин). Но всегда они не случайны в мире поэтов, ибо, как правило, воспринимаются как ответ, альтернатива другому пониманию, неточному, а то и искаженному, и превратному, в которое так часто попадает человек во все времена под влиянием внешних обстоятельств. К примеру, у А. Пушкина:

Иные нужны мне картины:

Люблю песчаный косогор,

Перед избушкой две рябины,

Калитку, сломанный забор.

На небе серенькие тучи,

Перед гумном соломы кучи,

Да пруд под сенью ив густых,

Раздолье уток молодых.

Причем, это не обязательно сельские виды, так как народное понималось поэтами не только как сельское:

Но вот уж близко. Перед ними

Уж белокаменной Москвы,

Как жар, крестами золотыми

Горят старинные главы.

Ах, братцы! Как я был доволен,

Когда церквей и колоколен,

Садов, чертогов полукруг

Открылся предо мною вдруг!

Как часто в горестной разлуке,

В моей блуждающей судьбе,

Москва, я думал о тебе!

Москва… как много в этом звуке

Для сердца русского слилось!

Как много в нем отозвалось!

В стихотворении «Родина» М. Лермонтова такое признание представляет собой уже явное противопоставление не иным картинам, а другому миропониманию и образу жизни:

Люблю дымок спаленной жнивы,

В степи ночующий обоз

И на холме средь желтой нивы

Чету белеющих берез.

С отрадой, многим незнакомой,

Я вижу полное гумно,

Избу, покрытую соломой,

С резными ставнями окно.

Эту дорогую сердцу поэта картину, «многим незнакомой», он противопоставляет уже даже с гневом «свету»:

Как часто пестрою толпою окружен,

Когда передо мной, как будто бы сквозь сон,

При шуме музыки и пляски,

При диком шепоте затверженных речей,

Мелькают образы бездушные людей,

Приличьем стянутые маски.

Вот она, основная причина такого противопоставления – бездушие, утрата людьми своей исконной веры, а вместе с тем, и своей духовной природы. «Среди беспощадного света», для которого он не был рожден («Я не рожден для света»), в душе поэта всплывали иные, дорогие картины:

И если как-нибудь на миг удастся мне

Забыться, – памятью к недавней старине

Лечу я вольной, вольной птицей;

И вижу я себя ребенком, и кругом

Родные все места: высокий барский дом

И сад с разрушенной теплицей;

Зеленой сетью трав подернут спящий пруд,

А за прудом село дымится – и встают

Вдали туманы над полями.

В аллею темную вхожу я; сквозь кусты

Глядит вечерний луг, и желтые листы

Шумят под робкими шагами.

 

У Я. Полонского:

Люблю колосьев мягкий шорох

И ясную лазурь,

Я не любил, любуясь нивой,

Ни тёмных туч, ни бурь.

Известно, сколь большое значение в жизни и творческой судьбе имело для

А. Блока подмосковное Шахматово. Великий поэт все еще воспринимается как «городской». Между тем, как из сорока одного года жизни тридцать шесть лет летние месяцы он проводил в Шахматове. Можно сказать, что здесь, в сельской России он вырос:

В туманах, над сверканьем рос

Безжалостный, святой и мудрый,

Я в старом парке дедов рос,

И солнце золотило кудри.

А потому вне этого сельского мира невозможно постичь его творчество, его миропонимание, его народность, в конце концов.

Петербург и Шахматово противопоставлены в его поэтическом мире. Но уже не как городское и сельское, ввиду революционной смуты, а как «тлетворный дух» и благодать Божия. В 1910 году он писал матери: «От слов, в которых я окончательно запутался и изолгался, я как от чумы, бегу в Шахматово». Он изъездил на белом коне по кличке Мальчик все окрестности Шахматова на десятки верст. Но одно место, судя по его дневникам и записным книжкам, было для него особенно дорого. Это небольшая деревня Руново, где он появлялся почему-то именно на Троицын день. Здесь родились первые строчки его будущей поэмы «Возмездие».

Примечательно, что в своих записях он упоминал о каком-то камне: «6 июня (1910) Троица. У камня под Руновым», «29 мая (1911) Троица. На камне под Руновым». Деревушки этой теперь нет. Её упразднили уже в советское время при «укрупнении». Но старожилы рассказывали мне, что там, над оврагом издавна был огромный камень, валун. Но как мы потом не искали с ними этот камень, так и не смогли его найти. Видимо, камни не только прорастают из земли, но и пропадают в ее недрах. Об этом, кстати, есть в стихотворении А. Блока «Как часто плачем – вы и я…»:

Ты будешь солнце на небе звать –

Солнце не встанет.

И крик, когда ты начнёшь кричать,

Как камень канет…

Об этом подробнее в моей книге «Никем не званый…» Александр Блок в поисках образа России» (М., «Звонница-МГ», 2023). А деревушка эта Руново была действительно одним из самых излюбленных мест А. Блока в окрестностях Шахматова, коль он ее соотносил с судьбой самой России.

1 октября 1907 года он заносит в записную книжку увиденную здесь картину: «Руново. Виденное: гумно с тощим овином. Маленький старик, рядом болотце. Дождик. Сиверко. Вдруг осыпались золотые листья молодой липки на болоте у прясла под ветром, и захотелось плакать. Когда выходишь на место срубленной рощи в сумерки (ранние, осенние) – дали стираются туманом и ночью. Там нищая голая Россия».  А статью «Судьба Аполлона Григорьева», написанную в январе 1915 года, завершает картиной, увиденной им здесь, в этой деревушке: «Я приложил бы к описанию этой жизни картинку:  сумерки; крайняя деревянная изба одним подгнившим углом уходит в землю; на смятом жнивье – худая лошадь, хвост треплется по ветру, высоко из прясла торчит конец жерди, и всё это величаво и торжественно до слёз: это – наше, русское». В простой сельской картине, внешне такой невзрачной, поэт видел величавость и торжественность…

У Н. Рубцова не было малой родины в ее привычном понимании, не было родного дома, так как он воспитывался, как сирота, в детском доме. И все же такая родина у него была – Вологодчина, село Никольское, куда он ездил в зрелые годы и где вдохновенно работал. Этот край был для него родиной, судьбой которого он поверял судьбу России. Здесь он постигал «Сей образ прекрасного мира». Этому краю он признавался в любви. И опять-таки, по обыденным меркам любил его «странною любовью»:

Тот город зеленый и тихий

Отрадно заброшен и глух.

Достойно, без лишней шумихи,

Поет, как в деревне, петух

На площади главной… Повозка

Порой громыхнет через мост,

А там, где овраг и березка,

Столпился народ у киоска

И тянет из ковшика морс,

И мухи летают в крапиве,

Блаженствуя в летнем тепле…

Ну что там отрадней, счастливей

Бывает еще на земле?

Или, как в стихотворении «Привет Россия – родина моя»:

За все хоромы я не отдаю

Свой низкий дом с крапивой под оконцем…

Как миротворно в горницу мою

По вечерам закатывалось солнце!

Иной читатель, равнодушный не только к поэзии, но и к чуду жизни человеческой вообще, для которого тайн этого прекрасного мира, кроме кроссвордов, не бывает, может сказать на это: ну что же тут любить – Пушкинский «сломанный забор» и «соломы кучи», Лермонтовский «сад с разрушенной теплицей», Блоковскую избу с подгнившим углом или Рубцовские мухи в крапиве, блаженствующие в летнем тепле? Но так скажет только циник, глубоко несчастный человек, не ведающий о том, какое это

…дивное счастье родиться

В лугах словно ангел под куполом синих небес!

Но без такой любви и родина перестает быть Родиной с ее величием и красотой. Ведь она спасается только нашей любовью. А потому эта традиция в русской поэзии является столь стойкой, продолжающаяся во времени. Как в стихах Ю. Кузнецова:
         Бывает у русского в жизни

Такая минута, когда

Раздумье его об Отчизне

Сияет в душе как звезда.

Как в стихах А. Передреева:

Еще душе так непомерно жаль

Той красоты, рожденной в чистом поле,

Печали той, которой дышит даль.

Или у А. Жигулина:

Если назначена доля

Мне умереть за нее –

Пусть упаду я на поле,

В это сухое жнивье.

Не «из полей уносится печаль», как некогда пелось, но поселяется она в душе человеческой, в которой нет «места для гнева – лишь для горечи и для любви» (Ст. Куняев). Отсюда та величавость и торжественность, как в этих стихах о Родине Н. Рубцова:

Но люблю тебя в дни непогоды

И желаю тебе навсегда,

Чтоб гудели твои пароходы,

Чтоб свистели твои поезда.

 

Петр ТКАЧЕНКО