Нина Александровна

С Дюльбарой мы познакомились в деканате Академии художеств, после того как обе сдали первых два экзамена по изобразительному искусству на «десятки». У нас обеих были «красные дипломы» училищ искусств, у меня - в Сочи, у нее - в Ташкенте. Это значило, что от экзаменов по общеобразовательным предметам мы освобождались. Наивно полагая, что нам прямо сейчас выдадут заветные студенческие билеты, мы и пришли к проректору. Разумеется, нас огорчили, во-первых, надо ждать остальных и, во-вторых, студенческие выдают только после установочных лекций. С лекциями понятно, но ждать пока остальные абитуриенты напишут сочинение и сдадут экзамен по всеобщей истории — это целых семь дней. Слегка посетовав на институтскую бюрократию, мы пошли отмечать наш личный успех в кафе - мороженное. Это кафе было рядом с Академией и называлось у студентов «Лягушатник». Может потому, что это небольшое полуподвальное помещение было облицовано изнутри маленькими бледно-зелёными керамическими плиточками. Начали мы с шампанского и, шикарно заказав себе по бокалу, принялись усердно отмечать свое поступление в заветный вуз. Продолжили вазочками с разноцветными шариками мороженого. К кофе мы были уже закадычными подругами.

Полное имя моей новой подруги было Дюльбархон Нурматовна Шарапова, она была  чистокровная узбечка, родилась и все свои двадцать лет прожила в Ташкенте. По - русски она говорила идеально и, вообще, была современной девчонкой. Восточная красавица с раскосыми глазами привлекала к себе повышенное внимание парней. Когда я ей об этом сказала, она отмахнулась, видимо привыкла к этому явлению. «Я, вообще, почти замужем», - сказала Дюльбара, - «У меня есть жених в Ташкенте. Кстати, давай махнем ко мне в гости. А что, у нас целая неделя, аж семь свободных дней. Пол  дня туда и пол дня  обратно. А в Ташкенте сейчас прекрасно," - произнесла она таинственно. «Там такой восточный базар. Ты была когда-нибудь на восточном базаре?" Я ответила, что нет. Я пока была только один раз в Италии и один раз в Париже по турпутевкам.

Я так, как и Дюльбархон, только начинала самостоятельную жизнь.

Сказано- сделано,  после кафе мы отправились в авиакассу за билетами. Купив билеты на первую половину завтрашнего дня, мы, совершенно довольные собой, пошли на переговорный пункт звонить домой родителям Дюльбары.

Я  забыла сказать, дело было в 2000 году, тогда сотовые телефоны еще не были так распространены. Во всяком случае, у нас их не было. Я спросила Дюльбару: «А жениху звонить будешь?». «Нет, - ответила мне подруга, - сделаем Равшану сюрприз». Так, давай сейчас езжай, предупреди свою квартирную хозяйку, а завтра в одиннадцать утра жду тебя в аэропорту Пулково. Там где-нибудь найдемся, скажем, у справочного бюро».

Так мы и поступили. Я предупредила Дору Моисеевну, что уезжаю на неделю. Родителей своих я тоже предупредила, и вот она – свобода! Делаю что хочу, еду и лечу куда хочу. В аэропорту мы сразу нашли друг друга, зарегистрировались и вот мы уже в салоне самолёта. Каких- нибудь четыре с небольшим часа, и мы в сказочном восточном городе - родине Ходжи Насреддина и Омара Хайяма. Я плохо сплю в дороге и поэтому купила в киоске книжку детективов Чейза, а Дюльбара, предупредив меня, что засыпает, как только закрывает глаза, моментально отключилась. Везёт же людям, а мне все мешает в дороге. Но время с Джеймсом Хедли Чейзом летит быстро, а через четыре часа  бортпроводница объявила по громкой связи, что по погодным условиям посадка в Ташкенте невозможна и что  наш самолёт летит на запасной аэродром в город Тараз. Где этот Тараз я не знала и поэтому разбудила Дюльбару. Той все нипочём, «Тараз, ну, и что, переждем циклон и долетим до Ташкента позже или пересядем на поезд и гарантированно с комфортом доедем. Заодно посмотришь Казахстан». «Как Казахстан? - спросила я, - что, Тараз находится в другом государстве?».  «Ну, да, Тараз в Казахстане». «А как же визы?» - спросила я. «Не переживай, все решаемо, их ставят прямо в поезде при пересечении границы. В общем, я все беру на себя». Ну ладно, Тараз так Тараз, даже интересно вместо одной страны побывать в двух», и, примерно, через полчаса мы приземлились.

Аэропорт на меня впечатления не произвел. Обратила на себя внимание жара, я, в принципе, привыкла к высоким температурам, но это была именно жара, и то небольшое количество деревьев тени не давало. Это были высокие пирамидальные тополя, растущие по периметру и вдоль дорог. Дюльбара сразу нашла общий язык с таксистом. Оказывается, все таксисты говорили на нескольких языках, включая ломаный английский и русский с непривычным для меня акцентом. Дюльбара спросила, знает ли он, с какого вокзала отправляются поезда до Ташкента. Пожилой водитель в тюбетейке ответил: «Конещьно», и мы покатили. Я во все глаза смотрела по сторонам. Таксист это заметил и спросил: «Щьто, девищька, первый раз у нас гостях?» Я ответила: «Да, у Вас очень интересно».  Действительно, я никогда не видела на дорогах бричек, запряженных мулами и ослами. Они были равноправными участниками движения и, также как и автомобилисты, подчинялись знакам светофора. А среди  обитателей восточного города, помимо современно одетых людей, встречались люди и в национальных костюмах. На головах у женщин пожилого возраста были намотаны большие тюрбаны из белой ткани. Много молодых женщин были одеты в хиджаб, несмотря на жару, а мужчины носили на головах колпаки. Впрочем, я не успела насладиться зрелищем, как мы  приехали. Здание вокзала было современным и не интересным. Как везде. Дюльбара купила билеты на поезд, который отправлялся через полчаса, и мы побежали в вокзал позвонить ее родителям. Внутри вокзала работали кондиционеры, и я немного отдышалась, думая, что  в вагоне тоже есть кондиционеры. Кондиционера в вагоне не было, а сам вагон был не плацкартным, не купейным, а общим. Раньше я только слышала, что такие бывают. «Ничего», — сказала Дюльбара. «Во-первых, других не было, а во-вторых, ты же хотела ближе познакомиться с востоком. Не расстраивайся, на ходу через открытые форточки будет прохладнее, ну, и подумаешь, каких-то десять часов и мы будем  на месте. «Десять часов пролетят быстро, к тому же мы часа три просидим в вагоне - ресторане. Мы же с тобой не обедали. Казахи, правда, не умеют готовить плов, но шашлык из баранины у них приличный». С этим словами мы вошли в вагон и стали искать свои сидячие места. Они, конечно же, были заняты. Народу было многовато. Проводница нас успокоила: «Ничего, в Чу и Мерке половина сходит. Всем ехать надо, а электрички редко ходят. Вот и помогаю людям». Мы не стали искать свои места, а подождали пока поезд тронется и пошли в вагон-ресторан. Там было прохладно и малолюдно. Настроение у меня понемногу выровнялось. Любезный официант предложил нам на выбор три блюда - бешбармак, шашлык и плов. Дюльбара заказала восемь шашлыков и два кувшина кумыса. Помня наши кавказские шашлыки, в которых было не меньше двухсот грамм мяса, я поинтересовалась, зачем так много.  «Ничего, нам долго ехать, потом, видела бы ты их казахские шашлыки, смех, да и только. Дай Бог, что бы нам хватило. Шашлык оказался, действительно, маленьким, пять небольших кусочков баранины, так что по четыре шампура нам было по силам. "Но почему кумыс?», - спросила я, «Это же кислое молоко, как кавказское мацони». «Нет», - ответила Дюльбархон, она, вообще, была здесь как у себя дома и получала удовольствие, объясняя мне все. «Это пенный напиток из кобыльего молока, по своим качествам похожий на пиво. Вот посмотришь». Я посмотрела с недоверием на кувшины с мутновато-белой жидкостью, похожей на наш разбавленный кефир. Впрочем, я в восточной стране и надо попробовать местную кухню. На вкус кумыс оказался приятным напитком с характерным кисло- сладким привкусом. Шашлык был великолепен, потом мы ещё заказали и бешбармак, но это было уже лишним. Так мы проехали три часа, а за окном была однообразная жёлтая степь. «Интересно, что здесь было до революции?»,- размышляла я,- «А, собственно, наверное, и сто и тысячу лет назад все было так же». Иногда мелькали разъезды, на которых стояли крошечные глиняные домики с заложенными на две трети окнами. Я поняла, что это от жары. Но, почему бы не делать сразу маленькие окошки. Дюльбара говорила без умолку. Она рассказывала про свою многочисленную семью, но я быстро запуталась, запомнилось только имя самой младшей Дюльбариной сестры - Кундуз. Не знаю почему, но запомнилось, и теперь, после двадцати пяти лет, я его помню. Иногда мы проезжали станции. Вот проехали упоминавшиеся проводницей Шу или Чу, точно не помню, потом Мерке, затем Аспара, Куюук, дальше не помню. Да и коварный кумыс оказал свое терапевтическое воздействие. Продукт брожения произвел несколько градусов алкоголя. По возвращении в свой вагон, мы, действительно, нашли его более свободным, многие вышли, а кое- кто и улёгся спать на третьи верхние полки, предназначенные для вещей. Все вещи стояли в проходах. Чего там только не было, мешки с чем - то сыпучим, баулы и различные узлы, была даже одна живая коза в конце вагона. В нашем купе сидела только одна старуха в какой-то полностью закрывавшей ее темной ткани. Даже лицо было закрыто сеточкой. То, что она была старухой, я просто предположила, потому что молодые обходились платками. «Это что за хиджаб такой?», - спросила я шепотом у своей подруги. Она так же шепотом мне ответила: «Это паранджа, ее иногда носят пожилые женщины, а сеточка на лице сделана из конского волоса». Старуха сидела, не шевелясь, было непонятно дремлет она или наблюдает за нами. «Не обращай внимания», - сказала Дюльбара, «Она спит, да и не ответит она тебе, даже если ты спросишь. Это строгий ислам, он называется - шариат, в нем много своих моральных норм основанных на Коране». Дюльбара ловко взобралась наверх и легла прямо на деревянную полку, не заказывая постель и быстро уснула. Я села на свое нижнее место и попробовала читать, но было темновато и, убрав книгу, прикрыла глаза. Так прошло минут двадцать, может больше, кажется, я все же задремала.

Разбудил меня скрипучий голос: «Ты за мной следишь?» Я открыла глаза, все было также. Я было подумала, что мне это приснилось, но вопрос повторился: «Зачем ты за мной следишь?»

И тут я поняла, что голос исходил от старухи под паранджой. Голос был женский и строгий, вопрос произнесен на чистом русском языке. Я уставилась на этот мешок с сеточкой в верхней части и не могла произнести ни слова. Мешок зашевелился, мне стало страшно, и я поглядела на верхнюю полку, где была Дюльбара. Она спокойно спала. Я немного успокоилась, а из-под покрывала показались старые, костлявые руки. Мне снова стало страшно. Казалось, сама смерть пришла за мной. Но, старуха подняла одеяло, и из-под него показалось морщинистое лицо и совершенно седые волосы, убранные на затылок. Нет, так костлявая не выглядит. Я ожидала увидеть восточную религиозную старуху, а передо мной сидела обычная старушка в обычном платье в мелкий белый горошек. Увидев мое крайнее удивление, старуха произнесла: «Ладно, верю, вы просто студентки. Я слышала ваш разговор. Извини, мне приходится скрываться и всех подозревать». Я взяла себя в руки и тихонько спросила: «Вы преступница? В таком возрасте?» Сухой рот разомкнулся и послышался какой-то скрип. Должно быть, это было что- то, подобное смеху. «Нет, я Нина Александровна Коровякова, меня ищет КГБ, ЦРУ, Массад, Штази и ещё всякая сволочь».

«Что же вы такое натворили, да и КГБ уже лет пять, как нет, а ЦРУ и прочие причем?» Видимо, мое искреннее удивление убедило Нину Александровну, она тоже успокоилась и сказала: «Ладно, мне надо поесть». Она достала из парусиновой сумки два яйца, две вареные картофелины, соль в спичечном коробке и бутылку с мутной жидкостью, заткнутую плотным свертком газеты. Я подумала, что это кумыс, но по запаху поняла, что это спиртное. Затем она достала складной стаканчик и спросила у меня: «Самогон будешь?» Я отрицательно замотала головой: «Понимаю», - ответила моя попутчица, - «А я выпью». Она налила примерно треть стакана и медленно выпила, явно смакуя напиток. Затем стала чистить картофелины и вареные яйца. Медленно, разламывая картошину на кусочки, он жевала их деснами из-за отсутствия зубов. «Что, страшна?», - спросила она, «а ведь каких-нибудь тридцать лет назад я была красавицей, не хуже тебя. Да, ты, наверняка, слышала обо мне, я - Нина Коровякина». Мне это имя ничего не говорило, и я опять отрицательно покачала головой. «Хотя, давно это было. Тебе сколько лет?»  Я ответила: «Девятнадцать». Нина Александровна посыпала соль на яйцо и, не раскусывая, положила его в рот. «Ты родилась в восемьдесят первом году?»  Я окончательно оправилась от неожиданности, а старушка продолжала: «Он ещё был жив целый год, Леня умер десятого ноября тысяча девятьсот восемьдесят второго года. Во всяком случае, в этот день они объявили о его смерти. Ну, я и не стала ждать, когда меня арестуют, собрала вещи и ушла из дома. Мужа моего они к тому времени уже убили». Я все ещё не понимала. Нина Александровна налила себе ещё треть стакана и спросила: «Точно не будешь?» Я уже обрела голос и сказала: «Точно не буду, но, я ничего не понимаю, какой Леня?  Кто кого убил?»

Сделав один большой глоток, Нина Александровна подождала несколько секунд, пока тепло разойдется по ее старому  иссушенному телу, и продолжила: «Кто такой Леня? Да, Брежнев Леонид Ильич. Генеральный секретарь ЦК КПСС и председатель Президиума Верховного Совета СССР. Я любила его».

Тут у меня стало в голове что-то проясняться. Я видела как-то раз по телевизору передачу о последних годах жизни Л.И.Брежнева, в ней говорилось о последней любви Генерального Секретаря к медсестре. Имени я не помнила, но сейчас это было и не важно. Передо мной сидела пожилая статная женщина, которую я по ошибке считала старухой, а вслух сказала: «Так это когда было, целых восемнадцать лет назад». Нина Александровна медленно съела вторую картофелину, выпила ещё треть стакана и, очистив яйцо, взяла щепотку соли из спичечного коробка и так же, как первое, положила в рот целиком. Потом, подождав немного, прожевала. За окном была сплошная темнота. Станции мелькали редко,  мне стало казаться, что мы несёмся сквозь время по волнам памяти Нины Александровны в прошлое. Проглотив пережеванное яйцо, моя попутчица продолжила: «Это для тебя девочка давно, а для меня, как вчера. В тысяча девятьсот семидесятом году к Лене меня приставил этот злой гений - Юрий Владимирович Андропов, возглавлявший в то время КГБ. Он хотел, чтобы я стучала на Лёню, как все остальные. А я видела, как Леонид Ильич страдает и тяготится этой работой. Он уже тогда хотел уйти на пенсию, но в планы Андропова это не входило, и он пресекал всяческие разговоры с Брежневым на эту тему. Все хвалили Лёню и говорили, что без него Советский Союз рухнет, что все держится только на его авторитете и гениальности. Леня понимал, что от него хотят и всячески притворялся на камеру слабым и больным, но, я-то знала, что он ещё очень крепок. Боевой генерал, прошедший войну, в свои шестьдесят не мог быть болезненным. Однако, Андропов приставил меня к нему, как к нуждающемуся в постоянной помощи. Леня стал брать меня с собой в заграничные командировки, там у него было больше свободы. Я сопровождала его в автомобиле, и мы подолгу разговаривали. Я и сама не знаю, как полюбила его. Сначала жалела, видя, как все окружение его предает. Леня мне много рассказывал о войне, потом он написал две книги про битву на Малой земле в Новороссийске, говорил о чем угодно, но никогда не говорил о жене. Он называл Викторию Петровну почему- то  Витя. Когда я спросила его об этом, он отшутился, сказал, что по привычке молодости и для конспирации. Так получилось, что я сначала жалела его, а потом полюбила. Андропов требовал отчётов о наших разговорах, я ему отказала. Да, что я могла ему написать, про поэзию Ахматовой, которую Леня очень любил и многое знал наизусть. Это он разрешил издать томик ее стихов в семьдесят седьмом году. До этого Ахматова была под запретом. По-видимому, Юрия Владимировича именно это вывело из себя окончательно. Он считал, что это под моим влиянием Леонид Ильич разрешил печатать ее... И меня забрали от Брежнева. Но все-таки я была рядом с Лёней целых семь лет. Я вспоминаю его каждый день, а этот томик стихов Ахматовой до сих пор со мной".  Она достала из той же сумки аккуратно завёрнутый в газету небольшой черный томик стихов Ахматовой. Я вспомнила, что у моих родителей был такой же, только в значительно лучшем состоянии, а моя спутница продолжала: «Там карандашные пометки, сделанные Лениной рукой, я храню эту книгу и везде беру с собой. Я хорошо выполняла свои функции. Но одно дело, когда агент в юбке влюбляет объект в себя, другое дело, когда влюбляется сам, и тогда Юрий Владимирович распорядился перевести меня на другую работу. Евгений Иванович Чазов был его личным врачом и долго не соглашался с таким решением. Все, кто имел доступ к телу Генсека, обладали большей властью, чем предписывала их должность. Он опасался, что расставание со мной может сильно потревожит душевное состояние Леонида Ильича. Меня стали потихоньку отдалять от него. Сначала перестали брать с собой в заграничные командировки, потом, в семьдесят шестом году, мне сообщили, что переводят на работу диетсестрой в спецстоловую при четвертом Главном управлении. Потом вообще уволили. Так я оказалась за бортом жизни, все от меня отвернулись. Муж не случайно погиб в автокатастрофе, но, я ни на секунду не пожалела, что была рядом с Леонидом Ильичом. Как мне его сейчас не хватает! Вспоминаю о нем каждый день. Я пострадала за свою любовь, расплатилась карьерой. Моя личная жизнь разрушилась. Конечно, я могла бы озолотиться, издав за границей свои мемуары. Но, я не стала торговать чувствами».

«Какие мемуары?», - спросила я, «Вы что, писали мемуары?» Нина Александровна достала все из той же сумки толстую тетрадь. «Вот эти, я читаю их каждый день и все ещё что - то добавляю. Я любила его, но не была любовницей в обывательском смысле. Поверьте. Тем более, сейчас я врать не стану». Нина Александровна опять налила себе самогону. Казалось, алкоголь на нее совсем не действовал. Ее лицо только немного порозовело. Но, Нина Александровна, Вы же могли обратиться к Леониду Ильичу, он ведь умер только в восемьдесят втором. Он был тогда жив ещё семь лет».

Я просила Евгения Ивановича Чазова, он привел меня в парк и сказал, что бы я ждала здесь, на лавочке. Через час я увидела, как Леню вели под руки двое охранников. Я обомлела, Леня так изменился. Расставание со мной далось ему тоже тяжело, видно было, что он тосковал и очень состарился за эти полгода. И ещё, мне показалось, что он был под какими - то препаратами, я попробовала что - то у него спросить, но он очень вяло помахал мне рукой и его тут же увели. Потом меня стали обвинять, что я якобы посадила его на наркотики и какие - то снотворные. Но, это не правда, да, и где бы я их взяла? В аптеках их не продавали. Я давала Леониду Ильичу только те лекарства, которые ему прописывал Чазов. А теперь за моими воспоминаниями охотятся помимо различных разведок, ещё отморозки из разных стран. А когда я услышала по радио о смерти Леонида Ильича Брежнева - утром десятого ноября 1982 года, то не стала дожидаться, когда за мной придут. Взяла с собой томик Ахматовой, тетрадку с моими воспоминаниями и ушла. Я понимала, что меня будут искать, поэтому не взяла с собой документы и выбиралась из города на попутках. Так и доехала до Казахстана. Здесь и в те годы было сто километров до советской части, а потом, когда Казахстан стал независимым и вообще обо мне забыли. Сегодня мне показалось, что Вы следите за мной. Видимо, страх ещё не выветрился во мне".

«А как же Вы жили без документов», - робко спросила я. «Как жила, да нанималась, где не спрашивали документов на поденную работу. И подолгу нигде не задерживалась. В Джамбуле, сейчас в Таразе устроилась на рынке убирать. Мне здесь немного платили, меня приютил в своей сторожке один добрый человек. Он был фронтовик. Да, неважно, как - то жила. Директор рынка после распада СССР и образования независимого Казахстана, подарил мне чей-то женский паспорт, вот по нему я сейчас и живу.  А теперь еду в Новороссийск. Леонид Ильич не только там долго жил, но и воевал. Говорят, ему там хотят поставить памятник, вот я и собрала все, что скопила за эти годы, и хочу внести эти деньги в строительство памятника.  Сразу после смерти Леонида Ильича Брежнева, в его честь переименовали город Набережные Челны в город Брежнев, но уже через шесть лет городу вернули прежнее название. И нигде по Союзу и республикам нет ни одного, хоть, маломальского памятника этому человеку, стоявшему во главе государства девятнадцать лет. Эта паранджа даёт свободу по территории Азии. После Самарканда я ее сниму. Дальше затеряюсь на дорогах России, давно я не выезжала из Казахстана. Ладно, я подремлю, а ты, если интересно, можешь почитать тетрадку с моими воспоминаниями". С этими словами Нина Александровна набросила свое покрывало на лицо, и в вагоне снова слышался только храп и постукивание колес вагона о рельсы. Я осторожно взяла толстую тетрадь и открыла. Там ровным четким почерком, строго по линеечкам, без всяких наклонов и съезжаний строк, без переносов, были написаны строки о любви. Я не стала их читать, просто перелистывала. Нашла несколько закладок с листиками разных деревьев и одну фотографию, где был сфотографирован грустный Леонид Ильич Брежнев и улыбающаяся черноволосая и коротко стриженная красивая женщина лет сорока. Безусловно, это была моя новая знакомая. Вскоре пришел проводник с двумя разноцветными флажками на поясе, висевшими как кобура Маузер, и сказал, что через десять минут мы прибываем в столицу Узбекистана город Ташкент. Дюльбара сразу откликнулась, и как робот - терминатор открыла свои ясные глаза. «Пойдем», - сказала она мне, - а то сейчас пассажиры с мешками забьют весь тамбур», - и пошла к выходу. Я положила тетрадку на столик и уже хотела уйти, но потом развернулась и подумала, что моя попутчица спит и может не увидеть, как кто-нибудь заберёт ее реликвию. Я взяла тетрадку в руки и, наклонившись к старушке, хотела засунуть ей в сумку. Но, Нина Александровна вдруг сказала мне шепотом: «Спасибо тебе, девочка, что выслушала, я так давно об этом ни с кем не говорила. Ты тоже не рассказывай никому ещё лет двадцать. Потом расскажешь, я не хочу, чтобы нас с Леонидом Ильичом склоняли по всем статьям как любовников и наркоманов. И пока ещё это опасно. Ты можешь навредить себе».

Я сказала, что обязательно выполню ее просьбу и, попрощавшись, ушла, оставив Нину Александровну с ее реликвиями в вагоне поезда.

На перроне нас встретил жених Дюльбары и ее родители. Нас целую неделю возили по достопримечательностям и вкусно кормили, но свое главное впечатление от поездки я получила ещё в дороге.

Прошло двадцать пять лет, даже больше, чем просила меня моя случайная попутчица в поезде где-то в степи между Таразом и Ташкентом. Теперь я со спокойной совестью рассказала Вам все как есть, а верить или не верить в эту несчастную любовь могущественного человека и простой медсестры -  решать Вам.

Ольга Хрисанова