«Событийный» ряд

Молодежный театр краснодарского творческого объединения "Премьера" давно стал точкой пересечения всяческих зрительских треволнений. И поэтому сюда ходят за эмоциями и юные, и "люди покрепче". Практически, это вторая драматическая сцена города. И совсем не молодежные страсти могут взорвать публику, лишить и сна, и покоя. Вот и теперь вокруг последней премьеры мнения рознятся. Конфликт – да, но для театра это слово не источник раздражения, а смысл существования. За страстями и конфликтами сюда ходит зритель.

О пьесе Владимира Набокова "Событие" можно сказать так: событие, которого не было. Если не считать таковым исчерпывающий себя на наших глазах брак. Бездетная чета Трощейкиных, Алексей Максимович и Любовь Ивановна, находятся в разладе, который при этом как будто пытаются скрыть не только от посторонних глаз, но, как кажется, и друг от друга. Если верить высказыванию Жана-Поля Сартра, что "ад – это другие", то здесь мы наблюдаем именно такой случай. Значительная часть сценического времени посвящена бессмысленному сидению двоих друг против друга и выяснению отношений. Впрочем, есть в пьесе и внешнее обстоятельство, но для режиссера Константина Демидова оно кажется только поводом для создания фантасмагорий, сновидческих образов, напрямую связанных с сюрреализмом. Не случайно в какой-то момент один персонаж-маска вдруг появляется в длинных тонких усах, которые имеют только одну аналогию. Перед нами главный сюрреалист всех времен Сальвадор Дали.

Но это только одна из многочисленных отсылок к классике. Разве имена героев нам ничего не напоминают? Равно как и имя маменьки Любы Антонины Павловны. Писательница, она к тому же полная тезка Чехова. Вот она читает декадентский текст про умирающего лебедя, который почему-то не умирает, а оживает в финале к радости окружающих. О том, что это абсурд, нам напоминает режиссер, когда мамаша вдруг появляется украшенная бородой и усами. Окружающие делают вид, что все так и должно быть. Может, она вообще так "принаряжается" каждый день пополудни. В исполнении Светланы Кухарь эта юбилярша (мы становимся свидетелями ее пятидесятилетия) весьма молода и, не считая мелочей вроде мужских аксессуаров, здравомысляща. Вроде бы по пьесе она не слишком погружена в спасение брака дочери, но здесь она делает это то ли по наитию, то ли по привычке. И получается это у нее легко, поверхностно, как будто она не вникает в суть. Все очень интеллигентно и тонко.

Да не Фрейд ли это, если вдуматься? Как выясняется, пять лет назад она поспособствовала скороспелому браку дочери, не дала выйти замуж за любимого и вот теперь не может все смириться с тем, что все пошло вкривь и вкось. А вот и то самое внешнее обстоятельство: возлюбленный вышел из тюрьмы, куда попал по вине их всех вместе взятых. Были ревность и револьверные выстрелы в их доме, были и ранения в пылу страсти… Кто был виноват, мы так и не узнаем в полной мере, поскольку выслушиваем только одну сторону. Придет ли он в этот злополучный дом? Все взбаламучены и чего-то ждут. Такое в семьях часто бывает, а некоторые без этого и существовать не могут. Кажется, случись новое нападение, и новый импульс все приведет в соразмерность. Но что здесь спасать? Главная героиня в исполнении Анны Нежуты вызывает раздражение все более и более. Все ноготки на этом холеном теле, как на ножках, так и на ручках, в идеальном состоянии, а в доме нет ничего, кроме долгов. Люба не работает, хотя ее муж вкалывает до седьмого пота.

Режиссер дает нам с близкого расстояния узреть труд этого художника-портретиста. Его мальчик с мячами вполне талантливо заявлен. Но жена вовсе и не собирается потворствовать таланту. И это нас все более удивляет. Да не попрыгунья ли перед нами из одноименного рассказа Антона Чехова, что увлекалась кем угодно, не замечая талантов собственного мужа, не та ли эта бестия, что с жестокостью индейца поджаривает мужа на медленном огне ревности, о которой с блеском писал русский критик Ю. Беляев, насмотревшись героинь великой французской актрисы Режан? Не исключено. Жаль только, нет в этой нашей бестии той филигранности, той выделки роли, что рождает чувство не только отвращения, но и восхищения наглостью и дерзостью. Ведь мадам Трощейкина под носом у мужа имеет любовника, который ходит по их пространству на правах друга дома.

А что муж? Алексей, в исполнении Станислава Слободянюка, человек преисполненный недостатков, что здесь являются продолжением его достоинств. Он трусоват, замотан проблемами, не уверен в себе, не хозяин в доме, мало сострадает жене (там есть периферийная тема про умершего ребенка), но он же и сам вызывает наибольшее сострадание у публики. У актера есть и в прочих ролях некая цельность, нерв какой-то, что делают созданные им образы емкими, полнокровными. Ему нам как-то хочется сострадать даже тогда, когда он совершенно не прав. А его жене отчего-то нет. Она кажется какой-то отстраненной, в то время как он чем-то близок любой русской душе. И в тот момент, когда Трощейкин вдруг подтверждает жестом фразу: "Я молчу и ты, Люба, молчи", – этот его указующий перст кажется единственной опорой, на которой держится мир, или хотя бы их маленький мирок. Здесь мы понимаем и правоту, что заработана бездной отчаяния, в которой он живет. Жаль, женщина его вряд ли услышит. Интересно, что именно представители сильного полу вдруг здесь что-то важное услышали, нашли для себя. Значит, нерв нащупан, тема важна и нужна. Когда-то, век назад, в мире, а также и в театре самой популярной была тема женской эмансипации. Женский вопрос не только в России был вынесен обществом на обсуждение. Мужского вопроса, насколько я помню, отдельно не существовало. Да и зачем: мужской пол был лидирующим. Может, сегодня все несколько изменилось?

Театр не обязан специальным образом выдумывать и ставить вопросы. Он желателен нам более и люб, когда ставит себя в положение интуита, иногда пробираясь на ощупь от реплики к реплике в старой забытой или новой пьесе (тут без разницы), рассматривая и смакуя их. Театр здесь еще и не только то, что происходит на сцене, но и эмоциональное напряжение (или расслабленность?) в зале. В данном случае пространство поделено более чем условно. Публика поставлена в положение подглядывающего, окружая действие с двух сторон. Она смотрит на сцену, зажатую с двух сторон, на артистов, существующих на расстоянии вытянутой руки. А еще она спокойно может поизучать друг друга. Реакция заразительна. Ее отсутствие тоже.

Сценография Насти Васильевой (цитируем по программке) представляет пространство, или два пространства, впаянных друг в друга. Мы видим огромный стол, вокруг которого гнездятся гости, они же пришельцы из мира снов, и скупое стильное убранство гостиной, с элегантными в стиле модерн шкафчиками, уголком художника, этажерками – миром жизни людей. Все начинается с эпизода, когда во все щели дома проникает чудовищный карнавал. То ли это гости, пришедшие на пир, то ли гоголевские свиные рыла вместо лиц? Спектакль как будто существует в двух планах: бытовом и условном. Режиссер все это называет фантастическим балаганом. Это то, что вынесено в название. Балаганная часть истории идет в ином темпоритме, взвинчено-энергичном. Здесь лидирует совсем не хозяин дома, а человек-птица – известный писатель Петр Николаевич. В исполнении Ивана Чирова это личность притягивает как персонаж Босха или Гойи. Эти прародители сюрреализма здесь вспоминаются не случайно. Они вместе с Дали известные фантасмагористы. Актеры вместе с художником решили не сдерживать себя по части грима и затейливости костюма. Под этими пластами с трудом угадываешь известных актёров. Акушерка Шнап, в исполнении заслуженной артистки Чеченской республики Татьяны Епифанцевой, – настоящее божественное чудовище с подтянутым носиком то ли свинушки, то ли выхухоли с дивным немецким акцентом – вторгается в эту бездетную семью не иначе как для того, чтобы помучить живущих здесь людей. Тетка Любы Евгения, в исполнении Юлии Макаровой, является вся в рюшечках, как символ непроходящей детскости. Особое место занимает здесь вездесущая прислуга Марфа. В исполнении Айсылу Садыковой, она – постоянно прописанное здесь привидение, ходячий гротеск, смысл которого предположительно сводится к тому, чтобы периодически вырывать обитателей дома из их бытового состояния. В момент наивысшего торжества безумия у Марфы вдруг появляется большой и жирный крысиный хвост. Сюрреализм любит такие сильные, объемные, красочные детали. Он пришел когда-то в нашу жизнь как будто бы для того, чтобы напугать чудовищными образами. Но мне то, честно говоря, кажется, он пришел для того, чтобы побаловать нас, насытить своей зримой избыточностью, подзадорить, развлечь.

Надо ли договаривать, чем все закончится? И закончится ли? Вся наша жизнь это бесконечно длящийся процесс, что не заканчивается никогда. И для нас, живых и настоящих, совсем не факт, что череда безумных фантасмагорий прекратится с нашим уходом в мир иной. Может быть, тогда и начнется их полная и постоянная власть над нами? Таков сегодня Владимир Набоков на сцене Молодежного театра.

Елена ПЕТРОВА.Театровед

Фото Анастасии Скрябиной.