Всеми любимый, яркий поэт вологодской школы Николай Рубцов когда-то сетовал на быстротечность времени: Как это кончилось быстро! Как странно ушло навсегда! Как странно – с надеждой и свистом Промчались мои поезда! А наши надежды пролетают еще быстрее
820
Всеми любимый, яркий поэт вологодской школы Николай Рубцов когда-то сетовал на быстротечность времени: Как это кончилось быстро! Как странно ушло навсегда! Как странно – с надеждой и свистом Промчались мои поезда! А наши надежды пролетают еще быстрее поездов.
Что-то произошло со временем. Вероятно, оно перестало быть "формой существования материи". Сбросив бремя материи, время, кажется, понеслось само по себе и потому становится все эфемернее. Далеко, в глубинке нашего края, где находится моя дача, мой приятель, местный крестьянин и философ Беляев Леонид Васильевич, утверждает, что Бог ускорил время, чтобы люди меньше нагрешили ко времени Великого Суда. С тех пор, как он поверил в Бога, у него на все вопросы появились простые, четкие ответы. В подтверждение своей мысли он ссылается на то, что масло в церковных лампадках стало сгорать гораздо быстрее, чем раньше. Дескать, так утверждают священнослужители.
Известный наш кубанский поэт Николай Зиновьев в суждениях о нашем времени и нашей жизни сближается
с моим другом – крестьянским философом:
Ужасная эпоха!
За храмом строим храм.
Твердим, что верим в Бога,
Но он не верит нам.
И еще:
Жизнь просела, как могила,
Потеряла высоту,
И нечистая в ней сила
Всю убила чистоту.
Затронутый нами вопрос о специфике современного времени (а есть время и биологическое, и астрономическое…) обсуждается и на международных, и на всероссийских научных форумах; результаты публикуются во многих томах. В них все чаще звучит слово "глобализация". Звучит по-разному: и как желаемое будущее, и как грозное предупреждение.
Есть в социологии тезис (часто его называют теоремой), сформулированный американскими социологами Уильямом и Дороти Томас: "Если люди определяют ситуацию как реальную, то она реальна по своим последствиям". Другими словами, будущее сначала определяется (получает определение в голове), а потом становится социальной реальностью. На этом тезисе, по существу, выросла могучая Чикагская школа социологии в Америке. Но ведь и в Библии сказано, что вначале было Слово и что это Слово было творящим, т.е. Богом.
Какое Слово ныне несет людям наша литература? И какую правду содержит это Слово? Правда ведь кроме сущего, кроме верности фактов, содержит в себе и должное. Так что же глаголет о нашем времени литература?
Столичные издания предлагают россиянам много книг разного профиля, идейной направленности и глубины содержания. Обозреть их одному человеку невозможно. Я выберу по одной книге двух авторов, известных и талантливых, идейные позиции которых схожи и разделяются многими деятелями культуры (и литературы, конечно) столицы. В провинции их или не знают, а если знают, то отвергают. Я отношусь к последним.
Первый автор – Людмила Улицкая. Беру два ее рассказа. Сюжет первого рассказа "Цю-юрихь" прост. Лидия, с креативной женской энергетикой москвичка, знакомится с Мартином, швейцарцем, приехавшим продвигать свой бизнес в Москве. Завязался роман. Мартин разводится со своей Элизой и женится на Лидии. Они открывают там, в Швейцарии, свой ресторан. Дело их хорошо пошло, но Мартина бьет сильный инсульт, после которого он может только с палочкой ковылять по дому или садику. Но русский ресторан Лидии от этого не пострадал и продолжает пользоваться успехом среди швейцарцев. Лидии захотелось свой успех продемонстрировать во взрастившей ее семье, а особенно перед Эмилией Карловной. Она всем накупает подарки, приезжает, а у Эмилии Карловны также был инсульт. Ее кормят с ложечки и потом делают клизму. Увидев это, Лидия свой багаж не распаковывает, а везет обратно в Швейцарию. Вот и все.
Следующий рассказ "Женщины русских селений" по сюжету еще более удручающий. В Нью-Йорке к бывшей россиянке Вере в гости приехали две подруги – Марго и Эмма. Встретились после десятилетней разлуки. Говорили о своих мужьях и любовниках, но главное, чем занимались, пили с русским размахом. "Вера отставила пустую бутылку водки, незаметно как-то она пролетела, достала вторую, и все с той же улыбкой… Верку подобрали с полу. Она немного буянила, но весело, и все требовала еще чуть-чуть добавить". Наконец две подруги взвалили ее на кушетку, а сами отправились в спальню заниматься лесбийской любовью, в завершение которой Маргоша обнаруживает выделения из соска Эммы, свидетельствующие об онкологическом заболевании, и срочно начинает собирать ее к медикам. На этом заканчивается рассказ. События в обоих рассказах относятся к 90-м годам, но сборник опубликован в Москве в издательстве "Эксмо" в 2004 году под названием "Первые и последние".
Прочитав два эти рассказа, я невольно задаюсь вопросом: о чем они? Сюжет, конечно, понятен и исполнен мастерски. В представленных образах и ситуациях чувствуется художник, причем, незаурядный. Брукера дали ей не напрасно. Но, какова же была цель автора, добросовестно потрудившегося? Неужели рассказать про "активную жизненную позицию"? Но такая жизненная позиция сейчас так тривиальна, что чтение подобных историй уже набивает оскомину. Не надо ехать в Цю-юрихь: сейчас на наших рынках почти за любой торговкой обнаружится подобная история. Только Мартины у них чаще русские. А то, что "женщины русских селений" несчастны, знают все. Только не все так запойно пьют. Есть еще более несчастные, чем эти героини, но непьющие. Зачем читателю предлагается вся их блевотина?
Конечно, автор права: внутри человека, как и у всякого животного, есть и кал, и моча. Но зачем показывать, что только в них и заключается его внутренняя суть? Если взять выше линии пояса, то там есть высокие "чакры" души, сердца и ума, отличающие нас от животных. Почему нужно верить постмодернизму или вульгарному фрейдизму, что их нет? Человек и плохой, и хороший. А еще точнее, он никакой, и в этом Жан Поль Сартр прав. Человека делает тем или другим культура и, меньше, генетика. Это наглядно видно на примере языка. Ребенку, чтобы овладеть языком, нужна языковая (т.е. культурная) среда. Вне нее, сам по себе, он не может создать для себя человеческий язык. Вне социальной, природной среды он овладевает лишь "языком" окружающих его животных. Это установленные наукой факты. Но из них следует для писателя принципиальный вопрос: какую культуру он проповедует в своих работах? Или ему это безразлично: дескать, он только отражает то, что есть? Но, увы, самого по себе в обществе ничего не существует. Все созидается самим человеком.
Борис Парамонов, уехавший на Запад, периодически публикует у нас в России свои литературоведческие и культурологические книги. Последняя из тех, что мне попалась, "Мужчины и женщины" (М., 2010 г.). В книге с первых страниц он включается в дискуссию о том, почему Ставрогин из "Бесов" был любимым героем самого автора – Федора Достоевского. Ответ однозначный: "Ставрогин – это демонизированный образ мужчины в сознании (латентного) гомосексуалиста" (стр. 9). Но ведь многие писатели с любовью описывали своих героев. Борис Парамонов отвечает, что Достоевский был не единственным "латентно" гомосексуальным писателем. На странице 81 его же эссе мы читаем, что все деятели Серебряного века, включая и Александра Блока, были гомосексуалистами. Далее Б. Парамонов берется за "Педагогическую поэму" Макаренко и почти на каждой ее странице обнаруживает гомосексуальную подоплеку, из чего заключает, что они вместе со своим покровителем Феликсом Дзержинским не бескорыстно любили детей.
Поражает то, что рядом с его широчайшей литературной эрудицией и с его блестящим литературным стилем уживается такая прямолинейная до примитивизма доходящая методология вульгарного фрейдизма. "И вообще, доктор Фрейд меня испортил", – признается он на странице 167. И у меня под влиянием его плоского психоанализа вырывается возглас: "А, признался – гомосексуалист и ты!"
Однако если бы мы имели дела с банальным гомосексуалистом, то не стоило бы его проблемы выносить на публичное обсуждение. Парамонова беспокоит другой недуг – не дающий ему покоя ярый антисоветизм, распространяющийся и на Россию. И в этом его разгадка влюбленности в доктора Фрейда. Если хочешь уничтожить кого-то (человека, сообщество, общество в целом) нет ничего удобнее, чем упрощенный Фрейд: он помогает опустить все социальные проблемы ниже линии пояса. Этот антигуманный заряд во фрейдизме давно известен. Поэтому против психологии Зигмунда Фрейда выступили многие психологические школы. В. Франкл с убедительными фактами наголову разбил умозаключения Фрейда.
Парамонов очень грамотный человек и не может не знать всего этого. Но нет у него в руках другого инструмента, кроме фрейдизма, с помощью которого можно уничтожить идейного противника. Его, бедолагу, порою становится жалко, когда он с обреченным усердием тычет свой фрейдизм там, где материал явно сопротивляется. Его психоанализ "Педагогической поэмы" Макаренко на каждой странице отдает маразмом. И тем не менее надо подвергнуть "анализу" "Поэму" – ведь она продукт ненавистной советской системы.
Название выше цитированной его книги "Мужчины и женщины" на обложке представлено в сокращенном виде – "МЖ", т.е. аббревиатурой общественных туалетов. Этот "остроумный" горе-психоаналитик и "культуролог" дает нам понять, какой он видит Россию. Но "остроумие" обернулось против автора: над "МЖ" стоит фамилия "Б. Парамонов", и становится понятно, из окна какого заведения Б.Парамонов смотрит на нашу страну. Книгу в прекрасном переплете выпустило в столице нашей родины солидное издательство АСТ.
Когда читаешь, смотришь и слушаешь культурную продукцию, исходящую из нашей столицы, невольно создается мнение, что она оккупирована чужой, антироссийской культурой, захватившей основные издательства, радио и телеканалы. Через эти средства массовой информации из столицы была в 90-х годах прошлого века разрушена политическая система страны – СССР, потом ее экономическая система, превратившая ее в огромную торговую площадку. Теперь целенаправленно наносятся удары по российской культуре. И какая же ситуация ныне складывается там? Вопрос этот в той же мере не прост, в какой и важен.
Ненадолго обратимся к прошлому, когда антисоветчики были объективнее. Антисоветизм Владимира Набокова общеизвестен. А вот не всем известно его отношение к советской литературе. В его "Лекциях по русской литературе" мы читаем: "Советская литература по сравнению с литературой мировой проникнута высоким идеализмом, глубокой гуманностью, твердой моралью. Мало того: никогда ни в одной стране литература не славила так добро и знание, смирение и благочестие, не ратовала так за нравственность, как это делает с начала своего существования советская литература".
Всю эту литературу самозабвенно поглощал многомиллионный, многонациональный советский народ и в соответствии с ее ценностями выстраивал социальную реальность параллельно с реальностью калымско-магаданских лагерей и деятельностью правящей хитромудрой совпартнаменклатуры. В этом суть проблемы: признавать ли эти разные параллельные миры нашего прошлого? Как в целом относиться нам, россиянам, к нашему советскому прошлому? Все его отрицать и шельмовать или признавать в нем и ценное для нас, и дорогое? Ответ для нас, россиян, ясен – раз была такая литература, в целом, культура, о которой так писал ярый антисоветчик Набоков, значит, была и соответствовавшая им социальная реальность и был человек, созданный этой реальностью. Куда он делся? Ушел навсегда или нет?
Дело в том, что реальность, созданная культурой, никогда не уходит "навсегда". Творения культур Античности, Средневековья, Возрождения и Просвещения не только не ушли из нашей жизни, а наоборот, они стали классикой. Никто лучше Августина Блаженного не сказал о связи времен:
"…неправильно говорить о существовании трех времен: прошедшего, настоящего и будущего. Правильнее было бы, пожалуй, говорить так: есть три времени – настоящее прошедшего, настоящее настоящего и настоящее будущего. Некие три времени эти существуют в нашей душе…" (Исповедь, кн. XI, глава XX).
Советская культура, в свое время признанная во всем мире, никуда не ушла. Она живет в людях, ее создавших, и в их потомках. Недавно в знаменитом молодежном лагере "Орленок" при обсуждении моей книги читатели задали мне вопрос: были ли в моей жизни герои, которым я подражал, и есть ли сейчас герои, которым молодежь могла бы подражать так же. На первую часть вопроса мне отвечать легко. В мои молодые годы, что пришлись на советское время, героев, которым хотелось подражать и которые были путеводной звездой, было много. Они являлись сначала из книг и фильмов. Потом, как их продолжение, из повседневной жизни. И те, и другие, и живые, и эфемерные наполняли наши души светом, надеждой, любовью – всем тем, что и раздвигает горизонты жизни.
А сейчас (вторая часть вопроса) я таких героев не вижу. Да и откуда им взяться, если самое мощное культурно-информационное средство наших дней – телевизор (вместе с желтой прессой) ежедневно, ежечасно, ежеминутно вдалбливает в сознание потребительские ценности: шоколад, стиральные порошки, женское нижнее белье… И для этого могут прерывать передачи межнациональных новостей и даже трансляцию общенациональных мероприятий с присутствием главы государства. И наивно полагать, что за всем этим стоят интересы честных рыночных отношений, а не враждебная нам антироссийская идеология. А какого героя можно сыскать в этом разгуле боевиков на экране? Антироссийская литература вместе с телевидением и желтой прессой формирует антигероя: стяжателя, хама и потребителя. В его культуре нет ни прошлого, ни будущего. Есть голое настоящее настоящего. Поэтому его девиз – "лови миг". Ловит миг и чиновник – взяточник и псевдобизнесмен, под маской предпринимателя скрывающий афериста, и продажный журналист с "аналитикой".
Но есть одно "но": культура провинции сопротивляется всему этому – т.е. культуре столицы. В провинции (а это основная масса нашего народа) еще сохраняется, хотя и тает с каждым днем, то, что было создано советской культурой и советской литературой. Как сейчас принято выражаться, еще сохраняется та ментальность. И перед ней стоит гамлетовский вопрос: быть или не быть? Как решится этот вопрос – трудно сказать. Ведь он встал и перед миром. Что есть глобализация? Снесет она все национальные культуры и национальные государства или…? Если снесет, то что предложит взамен? Время сейчас везде быстро бежит потому, что любой ответ на этот вопрос заранее для всех неприемлем. Переходное время всегда быстро бежит, особенно когда неизвестно куда и к чему происходит переход.
Провинция в нерешительности, она насторожилась – и в этом ее мудрость. Она, следуя здравому чувству самосохранения, ищет, находит и опирается на глубинные, базовые корни своего бытия. Она хочет избежать риска быстрых изменений. Она предпочитает выбирать настоящее прошлого. Такой выбор времени поможет ей разумно перейти в настоящее будущего. Провинциальная, т.е. народная литература повествует о нашей эпохе, ее делах и делишках, о ее надеждах и слезах. Делает она это с душой, чего не скажешь о столичной литературе (представители которой упомянуты выше), талантливой, но холодной, лукавой и часто враждебной России. Провинциальная литература борется за сохранение главного богатства страны – за сохранение его человеческого капитала. Поэтому ее интересует "средний" современный россиянин. Она хочет разобраться в том, что с ним происходит.
Вечерами перед сном по "советской" привычке беру в постель книгу. Инстинкт подсказывает: если хочешь спокойно, без раздражения приготовиться ко сну, надо брать своих местных авторов. И в самом деле, разве приснятся плохие сны после таких музыкальных стихов:
В каждой кувшинке – по солнцу,
В каждой травинке – заря.
Ивушка веточкой сонной
Ловит в реке пескаря
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Дали мои синеокие
Светятся ночью и днем…
Это – из детства далекого.
Это – о счастье моем!
"Золотые сны былого", – сказал бы великий Гете автору этих стихов Владимиру Архипову. "Что проку в поэтических снах", – скажет иной читатель, кивая на нелегкую нашу жизнь. Э-э, нет, скептик ты или пессимист, а надо задуматься над словами Генриха Гейне (и Берне), что вся жизнь спасается наличием в ней поэзии. Можно задуматься и над мудрыми словами Дон Кихота (т.е. Сервантеса) о том, что великое благо видеть в жизни не только то, что в ней происходит, но и то, что могло бы произойти. Поэтому мы рады, что такие же светлые и чистые стихи, как у Архипова, мы находим и в поэзии Н. Василиной, и Л. Мирошниковой, и других кубанских поэтов. Но не только "золотые сны" можно здесь найти. Четверостишья В. Клебанова, как и
Н. Зиновьева, это середина между философским эссе и басней. Они глубоки и мудры.
Если же вы хотите знать, как живет и выживает современный "человек из народа", читайте правдивую прозу А. Мартыновского и Г. Пошагаева. Кубанская проза повествует не только о настоящем. Исторические романы и эссе Б. Тумасова, А. Ильяхова, Л. Бирюк и других авторов, помимо других функций, могут быть хорошими учебными пособиями по истории философии и культурологи. Наши писатели привносят в литературу и свой богатый профессиональный опыт. В. Кирпильцов в своих романах отразил субкультуру таких закрытых организаций, как КГБ и ФСБ, где он служил.
В трудах кубанских писателей широка и география описываемых событий. Недавно прочитал повесть Л. Пасенюка "Глория, или все люди братья", впервые узнал много интересного не только о том, как живут и выживают на Дальнем Востоке наши россияне, но и о том, как в конкретных лицах взаимодействуют американская Аляска и наш Дальний Восток. Все это представлено в повести Панасюка ярко.
Всех не перечислишь, но одно знаю: о каждом из наших писателей, поэтов можно писать не только аналитические статьи, но и книги. Наша кубанская литература многогранна, глубока, чиста и честна. В ней достойно представлены все жанры и большое разнообразие стилей. И все это потому, что она зиждется на могучих корнях отечественной и зарубежной литературной классики. Конечно, она не однородна по таланту представленных в ней авторов. Есть Виктор Лихоносов, вошедший почти во все мировые литературные энциклопедии и справочники. Были и остаются с нами известные всей стране В. Бакалдин и К. Обойщиков. Есть и
Н. Ивеншев, заставивший столичных снобов признать себя и самоутвердившийся в их журналах. Есть журналисты, всю жизнь служившие литературе. Таков Юрий Макаренко. На всех постах, а он немало их сменил, главной его заботой оставалась художественная литература. С кубанской литературой связаны и столичные писатели. Один из них, Гарий Немченко, часто помогает нашим местным писателям, сотрудничает с ними.
Известные, менее известные и мало известные… Но каждый из них зажигает для людей свою свечу и несет ее людям посветить, согреть. Сейчас это подвиг: почти все выпускают свои книги на свои жалкие сбережения, и затраты их никак не компенсируются. Однако, так естественно и складывается большой литературный процесс.
Айтеч ХАГУРОВ
Профессор, член союза писателей России
