Моей дочери отказали в высококвалифицированной специализированной помощи и она умерла
4051
Моей дочери отказали в высококвалифицированной специализированной помощи, хотя она имела на это все основания, и она умерла
Уважаемая редакция «Новой газеты Кубани», прошу опубликовать мое письмо в газете. Готова нести ответственность за каждое слово и каждый факт, о чем в нем сообщаю. Моей восьмилетней дочери в конце марта 2015 года был поставлен диагноз: острый лимфобластный лейкоз. У моей девочки была самая легкая степень лейкоза, которая лучше всего поддается лечению: острый лимфобластный лейкоз, группа стандартного риска, без поражения центральной нервной системы и без транслокаций. В ремиссию вошли на 15-й день от начала лечения. Дети выздоравливают именно с этой формой в 90% случаев. Но моя дочь умерла.
Лечение проходили мы в детской Краевой клинической больнице – в отделении гематологии и химиотерапии. Всё было хорошо: на 15 день от начала лечения, как я уже сказала, она вошла в ремиссию. Мы уже практически завершали поддерживающую терапию, и после планового введения винкристина 16 марта нас отправили домой. Дома мы еще принимали дексаметазон, как обычно, по схеме. А 29 марта, ночью, у ребенка начались боли в поясничном отделе позвоночника. Наш лечащий гематолог находилась в отпуске, поэтому я позвонила в ординаторскую отделения гематологии города Краснодара. Трубку взяла дежурный гематолог. Я поинтересовалась, раз наш врач в отпуске, – кому нас передали. Последовал ответ, что передали только тех, кто был «на истории», а вы – ждите своего врача. Я изложила ей ситуацию, сказала, что у ребенка очень болит спина, она кричит и не может двигаться. Медработник на другом конце провода рекомендовала обратиться по месту жительства, сказала, что принять нас не могут, т.к. в отделении карантин по ветрянке, а мы ею не болели.
В этот же день, 29 марта, около 16:00, я обратилась в детскую больницу города Новороссийска (в поселке Мысхако) – в приемное отделение. Дежурному врачу изложила ситуацию и спросила, как нам быть. Ребенок в этот момент находился в машине с папой. Врач спросила, почему так поздно, уже никого из врачей не было. Еще она сказала, что в отделении лежит много детей с бронхитами и вирусами, а потому – велела приехать назавтра, с утра. Врач даже не предложила занести ребенка и сдать кровь, а уже после решать вопрос о госпитализации. На следующий день, около 09:00, мы приехали снова в детскую больницу Новороссийска, и у дочери сразу взяли кровь. Все показатели крови были в норме, кроме данных о тромбоцитах. У ребенка утром 30 сентября появилась тромбоцитопеническая сыпь. Медики охарактеризовали состояние ребенка как тяжелое и перевели дочь в отделение реанимации городской больницы №1 города Новороссийска, т.к. детская реанимация была закрыта на «помывку». От проведенной здесь терапии состояние ребенка ухудшалось, а не улучшалось. Обратившись в больницу, я постоянно просила врачей выйти на связь с санавиацией, предупреждала, что у ребенка установлена порт-система, что ей очень необходима тромбоцитарная масса.
Понимая, что состояние ребенка ухудшается, я смогла самостоятельно отыскать номер детской санавиации, и мы с мужем стали звонить на линию, чтобы просить о помощи и чтобы спасти ребенка. На мольбу о помощи мне ответили, что родители, вообще, не должны выходить на связь: мол, вас консультируют – и успокойтесь.
После общения с реаниматологом Новороссийска, с дежурным гематологом по санавиации, я на свой страх и риск позвонила последней – на ее личный сотовый номер, сказала ей о том, что нам ставят ДВС-синдром (синдром диссеминированного внутрисосудистого свертывания). Она ответила, что никакого «ДВС» у нас нет – просто тромбоцитопения: к сожалению, такова токсичность винкристина (химии). Что называется, «вас откапают, не паникуйте...»
Я весь вечер 30 марта звонила на дежурный номер ординаторской гематологии Детской краевой клинической больницы. Дозвониться было невозможно: там не поднимали дежурную трубку. Я дозвонилась только до одной из мамочек, находящихся в отделении, и попросила пройти в ординаторскую и дать свой мобильник дежурному врачу. Я стала у доктора интересоваться, почему нас не переводят. Он разговаривал грубо, и разговор не сложился.
Состояние ребенка значительно ухудшилось после 24:00 часов, дочь подключили к аппарату искусственной вентиляции лёгких и решили устанавливать центральный венозный катетер. Хотя у нее был доступ к центральной вене, у ребенка стояла полностью имплантируемая порт-система, при этом достаточно было поставить иглу Губера, и ребенку бы были обеспечены все необходимые инфузии через нее. Но в Новороссийске нет специалистов, умеющих работать с порт-системами, и ребенка подвергли смертельному риску при постановке центрального венозного катетера. Постановка этого устройства прошла с техническими трудностями (с какими именно – медицинский эксперт почему-то не указал), после чего через 30 минут наступила остановка кровообращения, но через некоторое время кровообращение удалось восстановить. 31 марта 2017года, в 07:00, моя дочь умерла…
Минздрав Краснодарского края утверждает: «Каждый житель края должен быть уверен в том, что в критической ситуации ему будет оказана своевременная медицинская помощь на самом высоком уровне. На вертолете помощь оказывается нетранспортабельным пациентам, что позволяет забирать реанимационных больных...» И еще много чего похвального сообщают нам чиновники о санавиации, но на деле всё обстоит совсем иначе.
Доклад, адресованный санавиации, был запоздалым: сделан он был аж спустя 4,5 часа после обращения, а консультация с гематологом состоялась через 5,5 часов с момента поступления в ребенка больницу, следовательно, и рекомендации стали выполняться спустя это время. Было потерянно жизненно важное время, предопределившее, в конечном итоге, фатальный исход. Если бы сообщили на линию, как указано в истории, и выехали вовремя на место врачи с иглой Губера, с тромбоцитарной массой, иммуноглобулинами и произвели очный контакт с ребенком, видя истинную и «живую картину» происходящего, – я уверена, что всё бы обстояло иначе, и не были бы допущены те ошибки, которые, я в этом совершенно уверена, способствовали наступлению смерти дочери.
Обращаясь через газету, я прошу ответить заместителя губернатора Краснодарского края А.А. Минькову: почему бригада врачей (в первую очередь, – гематолог) не прибыла в Новороссийск бортом санавиации, почему не установили иглу Губера в порт-систему, которая уже стояла у ребенка, дабы не подвергать моего ребенка смертельному риску при ДВС-синдроме при постановке центрального венозного катетера? В Новороссийске, на территории больницы, имеются вертолетная площадка и все условия для приземления вертолета, благо, что погода была в тот день летная.
Почему же «хваленая» санавиация, за которую получают награды, которая ставится в пример другим регионам, – в нашем случае не сработала? Почему мою дочь, столь нуждавшуюся в экстренной транспортировке, фактически оставили без помощи? Следственные отделы по Западному округу города Краснодара и по городу Новороссийску отказывают в возбуждении уголовного дела, не вдаваясь в детали события. Проверка, на мой взгляд, проводится формально. Пользуясь случаем, я прошу В.О. Бугаенко, руководителя Следственного управления Следственного комитета РФ по Краснодарскому краю, генерал-лейтенанта юстиции, взять это дело под личный контроль.
Екатерина Черняк
г. Новороссийск
Мы попросили специалиста в области медицинского права, врача-юриста, директора КРОО «Право на Здоровье» Николая Чернышука прокомментировать действия медработников
- Ознакомившись с историей смерти ребенка Дианы Черняк, в первую очередь, обращает на себя внимание особенность общения врачей с родителями: по имеющейся документации, врачи боролись за жизнь ребенка, предпринимая все возможные попытки спасти ее.
При всей сложности ситуации до родителей не всегда своевременно и в полном объеме доносили необходимую информацию. Эта проблема повсеместно распространена в отечественном здравоохранении и порождает большое количество вопросов – как у врачей, так и у пациентов.
Ознакомившись с предоставленным заключением судебно-медицинской экспертизы, можно сделать вывод, что медицинская документация оформлялась с нарушениями, выразившимися не просто в неверной постановке запятой или зачеркивании. Установлены факты записей, не соответствующих действительности, а что это – подделка документов с целью скрыть информацию или просто опечатка, – остается непонятным.
Одним из основных вопросов, на которые отвечает СМЭ, является установление причинно-следственной связи между действиями или бездействием медицинских работников и наступившими последствиями. На этот вопрос дан однозначный ответ: несмотря на выявленные ошибки и недочеты в работе медперсонала, вероятность избежать летального исхода была крайне низкой.
По имеющимся данным можно сделать вывод о перспективности разбирательства по данному делу. Врач, допустивший техническую ошибку, которая привела к повреждению легкого и причинению тяжкого вреда здоровью пациента, может быть привлечен к уголовной ответственности.
Помимо этого, есть все основания для подачи судебного иска в рамках гражданского судопроизводства – с целью взыскания материальной компенсации причиненного вреда.
