Другой конец света

Об авторе:

Новосельская Лариса Ивановна живёт в Краснодаре. По профессии журналист. Работала главным редактором газет «Вечерний Краснодар» и «Улица Красная», директором книжного издательства. Публиковалась в журналах «Знамя», «Балтика», «Кубань», альманахе «Лёд и пламень», «Литературной газете».

Лауреат премии «Золотое перо Кубани», автор двух книг прозы - «Высокая желтая нота» и «Бедные мы, бедные». Номинант литературных премий имени Белкина (2010 г.) и Валентина Распутина (2018 г.) Член Союза российских писателей. До последнего времени была главой Представительства СРП в Краснодарском крае.

Когда к перрону подкатила яркая, сияющая огнями двухэтажная электричка, Павел восхищённо выдохнул:

-У-у-ух какая!

-Красивая? – с нескрываемой гордостью спросила Аня-тян, его персональный гид по Китаю.

-Ужасно красивая! – как мальчишка воскликнул он.

Аня прыснула в кулачок:

-Русские смешные! Сначала говорят «ужасно», а потом «красиво».

Только они вошли в новенький, ещё пахнувший свежей краской вагон, сели в кресла с высокими, покрытыми белыми кружевными накидками подголовниками, как Павел с нетерпеливым любопытством стал разглядывать пассажиров.

В чужой стране его интересовали не «колизеи», как он называл достопримечательности из туристических справочников, а люди — в каждом мире разные, и в чём-то очень схожие.

Сначала в глубину вагона его взгляд так и не проник, задержавшись на соседях напротив: улыбчивом молодом человеке, который по восточной традиции «любезность и церемонность» кивал ему всякий раз, когда Павел встречался с ним глазами, и такого же доброжелательного старика с удивительно моложавым, без морщин, лицом.

«Надо же! Другой конец света! А как похож!» - ахнул про себя Павел, и сердце его тут же зашлось от привычной боли.

«Тоска из фазы ремиссии переходит в стадию обострения», - попытался он справиться с собой, уже понимая, насколько  это бесполезно.

…В облике его отца всегда сквозило что-то восточное. Узкий разрез карих, ярких глаз, свежая кожа, натянутая на скулах, крупные и крепкие зубы.

В последние годы жизни он сидел за калиткой на лавочке, обозревая прохожих, которые его узнавали и кланялись, привыкнув к этой одинокой и представительной фигуре как к части пейзажа, или в дальней комнате на диване, положив на лоб сухой носовой платок, якобы спасающий от головной боли. Когда его просили прилечь, отдохнуть, вот с такой же китайской улыбкой отвечал:

- На кладбище отдохну.

Павел до сих пор не понимает, как он мог спокойно проходить мимо этой величественной и беспомощной фигуры, усмехаться про себя, вспоминая книжные определения типа «осень патриарха», и не подсесть к отцу, не взять его за руку. Да хотя бы смочить холодной водой этот несчастный платок, который будет теперь укором сопровождать его до конца дней, как булгаковскую Фриду…

Аня-тян, заметив интерес туриста к соседям, добросовестно принялась объяснять, что это сын сопровождает отца в поездке к родственникам. Что стариков без эскорта отпускать в Китае не принято, даже бодрых и здоровых.

Её высокий голосок звучал заученно-ровно, она очень старалась правильно строить длинные фразы на чужом языке. Но Павел уже не слушал, охваченный знакомой тоской, которая накатывала как прилив, и с которой, он знал, тягаться бесполезно. Проще погрузиться в кручину и ждать, когда она, как морская вода скалистый берег, омоет все расщелины памяти. Может быть тогда станет легче.

А пока он задавал себе привычный вопрос: как он мог предательски бросить отца в тот день? Ведь старик, как ребёнок, надеялся на него и ждал!

- Сынок, когда же мы поедем на рыбалку? – голос отца прозвучал так рядом и ясно, что Павел даже вздрогнул и вопросительно  посмотрел на старика-китайца. Тот, конечно, закивал головой и заулыбался.

Павел тоже растянул в улыбке губы, чувствуя, как к глазам неудержимо подступают слёзы.

…В тёмном загромождённом сарае, куда после похорон Павел старался не заглядывать, в самом углу, запутавшись лесками, стояли удочки, штук десять, не меньше. В былые времена отец, наводя порядок среди стамесок, отвёрток, рубанков и других орудий домашнего производства, выволакивал удочки на солнышко и долго мудрил над ними, прилаживая блесну или крючок, полируя удилища и латая суровыми нитками садки.

А потом наступало особое, воскресное утро… Ровно в пять часов сильные ласковые руки сгребали Павла вместе с одеялом и укладывали на заднее сиденье «Москвича».

Пока они ехали к речке, в село Красносельское, за окном светало, и тополя, бегущие вдоль дороги стройными рядами, из тревожно-чёрных превращались в нежно-зелёные, а потом, пронизанные первыми лучами солнца, светились изумрудами.

Павел и спал и не спал, и грезил, и бессвязно о чём-то думал, купаясь в рассеянно-туманном свете, уюте и зародышевом покое.

Через годы, когда, растревоженный взрослыми проблемами, он маялся в кровати без сна, усилием воли заставлял память, как объектив фотоаппарата, сфокусироваться на этой дороге и широкой спине отца, заслоняющей его от огромного тревожного мира.

И тут же чудесным образом успокаивался и, как будто защищённый крепостной стеной, засыпал, видя во сне розовое утро и рыжего мальчишку, стоявшего на обочине. Отец всегда останавливался и сажал его в машину, смешно называя хлопчиком. 

Потом тут же, во сне, наступала ночь, и уже сам Павел яркими фарами своего «форда» высвечивал на обочине одинокую фигурку с поднятой рукой и, не снижая скорости, пролетал мимо. Сразу накатывала досада, и, как ни убеждал он себя, что время сейчас другое, в глубине души твёрдо знал, что отец бы так никогда не поступил, не оставил одинокого человека на пустынной дороге.

И Павел опять просыпался, и долго лежал, глядя в сереющее окно, и тянулся мыслями  в прошлое.

…Улов, как правило, был невелик – пять-шесть карасиков. Прочую мелюзгу по совету отца он возвращал речке: пусть плывут, растут, живут!

О чём, кроме крючков и наживок разговаривали они в те зыбкие утра? Да и говорил, и слушал ли Павел тогда отца, или думал о своём, о важном?

К счастью, у отца, человека компанейского, даже в неурочный час на пустынном берегу находился собеседник. Из тумана, как правило, выныривал мужичок-рыбачок, сдергивал кепку с головы, здоровался и почтительно интересовался:

- Как жизнь, Иван Семёнович?

- Прошла! – радостно сообщал отец и, легко входя в роль закадычного друга, начинал балагурить:

- Ну как, Петрович, машинка работает?

Мужичок притворно возмущался:

 Да ты что, партог, какая машинка? Да и Васильевич я, а не Петрович!

- А... ну да, Васильич – легко соглашался отец. И гнул свою линию:

- Так на семейном фронте как, воюешь?

- Отвоевался, скоро шестьдесят стукнет!

-Так ты же хлопчик по сравнению со мной!

И начинался разговор «за жизнь», который Павлу в ту пору был непонятен и неинтересен.

Это сейчас бы он, балбес, расспросил отца, из каких они вышли казаков, кто заколол штыком деда, охранявшего склад с колхозным зерном, что случилось с сестрой отца, угнанной в Германию. Но пока отец был жив, у него как будто и прошлого не было, одни только семейные анекдоты.

- Воевал на Малой земле? Так может и с Брежневым виделся?

Отец лукаво прищуривался и, хитро улыбаясь, подтверждал, что да, встречал в окопах дорогого Леонида Ильича.

А поскольку такие разговоры велись в момент застолья на День Победы, быстро их прекращал и затягивал любимую «Ты ждёшь, Лизавета, от друга привета…», а гости с домочадцами не без удовольствия подхватывали: «Эх, как бы дожить бы до свадьбы-женитьбы и обнять любимую свою»!

Вот и все подвиги.

Но ведь откуда-то взялись ордена и медали, доверху заполнившие жестяную коробку из под печенья?

А глубокий шрам от осколка, на который Павел наткнулся, снаряжая отца в последний путь?

Он конечно видел орденские планки на выходном бостоновом пиджаке, встречал  друзей-однополчан с иконостасами на всю грудь. Но это было всё равно, что смотреть кино или читать книжку: поучительно, местами интересно, но к тебе не имеет ни малейшего отношения.

Это уже потом, спустя годы, когда краеведы подарили ему книжку «Победители», Павел прочёл в ней, что отец  с начала войны был комиссаром разведроты. Участвовал в битве за Кавказ, сражался на легендарной Малой Земле, освобождал Нальчик, Пятигорск, Минеральные Воды.

Что ещё он знал о прошлом отца? Про то, как неделю в кутузке отсидел, отец не распространялся, только отшучивался. А ведь дело было в сорок шестом, мог и в лагерь загреметь. Был бы человек, а дело найдётся...

Семейная легенда гласит, что якобы в одной компании, слегка подвыпив, отец подобрал к слову «конституция» саму собой напрашивающуюся рифму. Вот за эту немудрёную поэзию его и взяли той же ночью. Благо, стукачей всегда хватало.

Не зря же тот давний случай научил добродушного, доверчивого человека частенько повторять уже взрослому сыну:

- Не болтай! –и прикладывать палец к губам, как на старом плакате.

Нет, отец, конечно, не был бунтарем. И в коммунизм верил, как в бога. Кому сейчас расскажи, покрутят пальцем у виска и назовут блаженным. А ведь он уступил свою очередь на квартиру семье многодетного слесаря.

Павел помнит, как мать долго ворчала, что так и помрёт без ванны и центрального отопления. Ворчать ворчала, а сама заботилась о репутации мужа, пресекала его попытки подвести её до работы на служебной машине. Топала пешком три километра, упрямая!

Но это их выбор, их история. А история предательства Павла начинается вот с чего:

Отцу было под восемьдесят, когда его настиг страшный удар – его лишили водительских прав. Это его-то, который после рюмки за руль никогда не садился! А тут его верный «Москвич» смирно стоял на обочине возле дома, и какой-то ухарь въехал ему в багажник. Отец понял, что дело пахнет милицией и на свою голову вспомнил, что накануне принимал гостей...Он растерялся, и не нашёл ничего лучшего, как побежать домой и прополоскать рот «Шипром». 

Потеряв «права», отец сдулся, как проколотый воздушный шарик.  Он сдал до такой степени, что Павел испугался и пообещал выхлопотать в ГАИ возврат документов. Отец и верил, и не верил.

Конечно, не верил. Потому что когда сын соорудил ему на принтере искусную подделку, он повертел её в руках, вздохнул и положил в старую папку с пожелтевшими документами. А верного «Москвича» загнал в гараж. На вечную стоянку.

Лишившись свободы передвижения отец как будто растерял и добродушие, и энергию, и чувство юмора. Стал «невыездным», как горько шутил Павел, не понимая всей глубины отцовского горя и грядущей тяжести своей вины.

- Сынок, ты не собираешься на рыбалку? – делал отец заход накануне выходных.

- У меня заказ горит, какая рыбалка!? – отмахивался Павел.

Проходила ещё пара недель, отец терпеливо ждал, но смотрел умоляюще...

- Понимаешь, мы тут с ребятами в Домбай собрались. Так что  подожди с рыбалкой, выберемся как-нибудь, я обещаю, - врал Павел и густо краснел.

-Хорошо, хорошо, - послушно соглашался отец. – Я подожду, куда мне спешить.

«Да мне, мне, дураку, надо было спешить! – казнился Павел, покачиваясь в мягкой электричке. Преданный китайский сын читал газету и время от времени что-то записывал в аккуратный блокнотик. Старик, сложив руки на толстой трости, дремал, и даже во сне уголки его сочных губ тянулись вверх, начиная улыбку.

...Став невыездным, отец вот так же сидел на уличной лавочке под вишней и улыбался всем прохожим, - знакомым и незнакомым.

Видит бог, Павел не думал его огорчать. Взболтнула жена. Отец позвонил, она и сообщила, что Паша с ребятами поехал на рыбалку.

И всё в тот день было хорошо; клёв, уха, шашлыки, местные барышни, разбавившие холостую компанию. Если бы не возвращение…

Он подъехал к родительскому дому в сумерках – сытый, довольный, в прекрасном настроении. И наткнулся на сидящего у калитки дремлющего  отца. В соломенной шляпе, сдвинутой на затылок, резиновых сапогах, в старой брезентовой куртке, - в полной экипировке для рыбалки.

Надеялся, вдруг сын вспомнит о старике, вдруг заедет? Вместо трости он сжимал в руках связку удочек. Даже во сне держал их так крепко, что побелели костяшки пальцев.

Павел круто развернулся и, не оглядываясь, побежал к машине, погоняя себя последними словами и утешаясь обещаниями, что

в следующее же воскресенье свозит отца на речку, возьмёт у соседа лодку. Найдёт самых толстых опарышей! Купит ему новую, дорогую удочку!

Но через неделю отцу уже не нужны были ни удочка, ни лодка, ни даже разговор с сыном...

После смерти отца Павел наконец удосужился  открыть ту самую коробку из-под печенья, что стояла невостребованной в дальней комнате. И нашёл там орден Победы, ордена Красной звезды и Отечественной войны, медали «За победу над Германией», «За боевые заслуги», «За отвагу», медаль Жукова, юбилейные медали «30» и «50» лет Победы в Великой Отечественной войне. Вот он, оказывается, каким был, капитан Карабут!

Но высказать отцу своё восхищение Павел уже не мог. Опоздал.

…Электричка подкатила к перрону «маленького», всего на пять миллионов жителей, как сообщила Аня-тян, городу Суджоу.

Молодой попутчик аккуратно сложил газету и спрятал её в дипломат, старик открыл глаза и таким радостным, ясным взором оглядел мир, как будто видел его впервые.

- Подъём! – скомандовала Аня и, довольная своей лингвистической находкой, гордо посмотрела на Павла.

- Подъём, - вяло отозвался тот.

Их попутчики уже раскланялись и направились к выходу. Как вдруг Павел, будто помимо своей воли, неожиданно громко крикнул:

- Отец!

Взоры всех без исключения пассажиров обратились к нему.

Аня-тян встревожилась: она никогда не видела своего подопечного таким взволнованным.

А Павел, прорываясь сквозь толпу, уже летел к старику-китайцу, уже обнимал его и, что-то горячо и бессвязно бормоча, прижимал к себе. Тот, не сопротивляясь, предоставлял своё крепко сбитое тело для объятий. Его сын, замерев, с удивлением наблюдал эту сцену, на всякий случай улыбаясь.

Наконец Павел пришёл в себя и отпустил старика. Рядом уже стояла надёжная Аня-тян.

- Слово отец, - гордо продекламировала она, - символизирует человеческую мудрость и опыт. Вы поприветствовали этого немолодого человека как представителя всех старейшин на планете!

-Хорошо сформулировала, девочка, - похвалил Павел. - Именно как представителя. Лучше не скажешь.

А отец по перрону уходил от него всё дальше и дальше. Вот его небольшую плотную фигурку поглотила вокзальная толпа, вот он растворился в Поднебесной, вот он уже где-то на небесах…

- Прости, отец! Если слышишь меня, прости!

Лариса Новосельская

Краснодар-Шанхай