Культурный проект "Родная речь"
2457
На Сахалине в самом начале восьмидесятых со связью было совсем туго. Домашние телефоны были редкостью. А служебного я ещё толком не заслужил. Впрочем, у меня всё же возможность звонить по Сахалинской области была. Раз в три дня, согласно вахтенному расписанию, до меня можно было дозвониться на работу из Южно-Сахалинска. В смысле, даже если не только по работе. На телевизионную вышку на высокой горе над городом Невельском, что на юго-западном берегу острова. Я там работал радиотехником обеспечения ретрансляций «ТББ» – Телевидения Брежневского Благополучия.
Вот туда-то, в наш вагончик с аппаратурой, где я отрабатывал свои 24 часа смены, куда никто до того не заглядывал никогда в жизни, вдруг ближе к вечеру, зимой, вваливается бригада подмороженных мужиков и одна девушка. Причём снизу они шли вверх по сугробам пешком! В гору с уклоном 30 градусов и с километр подъёма по снегу – нет таких машин в природе. А эти герои притащили на себе ещё и киноаппаратуру. Были ещё упёртые журналисты в те времена!
Это была съёмочная группа Сахалинского ВГТРК. Мужики пёрли тяжелейшие камеры, свет, аппаратуру для звука и редакторшу. Имя её не вспомню, но – молодая, самоуверенная, красивая, наглая, стройная. Тут ещё нужно уточнить, для тех, кто не совсем в курсе. «Камера» в начале восьмидесятых, это не сегодняшняя японская фигня в кулачке, а такая, что вместе со штативом и аккумуляторами весит кг …тридцать. А «Свет», это не современные неонки «1 кг – осветишь Кремль», а железные фонари, только с линзами по полкило каждое. Их конструкцию киношники и телевидение, запросто и естественно, слизали у театральных подсветок. Поэтому там ещё и были «софиты», белые зонтики, зеркала и т. д. Про звук я вообще молчу! Там они притащили ПУЛЬТ! Редактор-журналист была непреклонна! Мне был до этого какой-то странный звонок. – Вы на работе?
– А где бы мне ещё быть?
И эта, молодая и креативно «вся из себя журналистская», леди, попёрла всю съёмочную группу в гору.
Мне было их жаль. Я, конечно, тут же напоил их горячим чаем. И не только чаем. Было в вагончике в закромах. Для протирки важных клемм. Пару килограммов. На самый пожарный случай. Ребята стали с каждой рюмочкой отогреваться и сразу заворчали, как мотор, которому под капот засунули обогреватель. Журналистка-монстр не дала им слова. Я, правда, не понимал совершенно, что они тут делают. К тому же вышки ТВ – это в те времена были объекты из разряда особо охраняемых. Инструкциями. В наш вагончик я даже не имел права никого впускать. Но молодая мегера, замершими пальчиками с фиолетовыми ногтями протянула мне разрешение на съёмку. Подписано моим начальством в области.
Я оторопел. Там, в этом «Разрешении», была написана моя фамилия. Мол, «для съёмок на рабочем месте». «А я-то тут причём?» – совершенно искренно даже не удивился…а поразился я?
Разговаривая со мной, как с дебилом из профилактория имени Фёдора Достоевского, она, закусывая моей, на остальной день до утра рассчитанной едой, сказала: «Вы что, Сергей Геннадьевич, ничо не понЯли? (Ей рюмки хватило). Вы победили в конкурсе рассказа в нашем, (икнула), этом областном конкурсе писателей, поэтов, композиторов. А это проводится раз в четыре года! Вы ПОБЕДИТЕЛЬ! У вас теперь (Ик!) – все двери открыты!»
Я …охренел! Я там что-то отсылал года полтора назад, но не на конкурс, а приятельнице из молодёжной газеты. Но забыл об этом уже начисто.
– Давайте уже снимать! Ты… Вы… Ты что-то тут делай, …паяй, например, Сергей Геннадьевич. А мы снимем!
– Меня можно просто Сергей. Вы бы всё же проверили. Может, ошиблись, – с опаской попросил я, кивая на телефон.
– Никакой ошибки нет! Мы о тебе говорили в редакции. Эти наши старые хрычи вынуждены были тебе Первую Премию дать! Хотели, естественно, Самигуллину всучить. Как всегда. Но он уже сдал по возрасту. Ему уже за семьдесят. Написал за эти четыре последних года два рассказа. Бред! Старческий маразм! Но так глубокомысленно! И повесть. Сейчас вспомню… А! «Камушки Татарского пролива». Я тебе скажу – у Солоухина идею слизал! «Камушки на ладонях» читал? Нет, конечно! Я сама почитать у одного москвича-корреспондента выпросила на ночь. А тут ты со своим авторским свежим ручьём. Самого Самигуллина завалил! Так что – «Татарам – Татарский пролив»! А не первая премия! А ты, пацан, не расплескать! Ты пишешь, как слышишь. Правду. Не «Ура-ура, в ж..е дыра!» Не стесняешься. И не боишься. Работяга. От сохи. И к тому же… тебе ведь…
– …Двадцать два, – подсказал я. Почему-то вспомнил бабушкины «Два гуся» в лото на этой цифре на бочонке. И застеснялся.
– О! Тем более! Свежая кровь! – просто объяснила она мне литературный сахалинский политес и обратилась к своим рабам:
– Давайте уже снимем его под закадровый текст. Звук не надо!
– А что я тогда тащил в эту гору всю эту хрень? – обиделся уже засыпающий, но бодрящийся звукооператор.
– Утром меня с видом на океан с этого «Казбека» снимем. Стенд-ап.
Вот такого малолетнего они меня и сняли, как положено. Я припаивал к какой-то плате с тогда ещё современным ламповым оборудованием огромный фаянсовый резистор. Даже помню, что на 50 Ом. Он свой уличный блок аппаратуры согревал. Буквально. Где это надо. Я припаивал его туда, куда не надо. Для аппаратуры. А для «картинки» работающего писателя-энтузиаста – прямо в точку. Паяльник пускал в потолок дымок от канифоли. Я делал лицо задумчивого интеллектуала. Стараясь не замечать, как наша журналистка ещё сама себе пару раз наливала. И стала подрёмывать.
– Я тебе так скажу, – возбудилась вдруг проснувшаяся от масштабов моего будущего, уже было засыпающая теледива. – Мне это про тебя моя родная педагог, очень хорошая, вчера… позавчера… сказала: «Вот соблазни такого идиота талантливого, как Кащеев! Замуж за него выйди. И горя не будешь знать…, он работяга. И пишет хорошо. Не напишет, так заработает на основной работе. Не как твои писулькашки. Коллеги. Только языком молоть. А как из редакции выкинут, так только и пьют. Богема, мол, бляха муха! Завтра же напросись про него репортаж снять! На работе, дома… я вот и… поехала…, блин. Уехала…» Тут она окончательно уснула. Причём с храпом.
Мы уложил её на мою постель. Ребята помогли перенести из кресла. И возрадовались. Достала она их, конечно, по-чёрному. И мы так классно с ними ещё посидели…
Вся съёмочная группа решила в ночь не спускаться в гостиницу. Не нашла сил. Заночевала у меня на матрасах на полу. Я натопил печку, расстелил, всё что возможно.
Утром, отсняв стэнд-ап с неожиданно бодрой в кадре журналисткой, мы пошли с этой горы ко мне домой. Все усталые, снежным настом выскобленные, чуть-чуть с похмелья. Эта тележурналистка меня по дороге домой соблазняла потихонечку. Но я был уже женат. Когда она это (!) узнала уже в моей квартире, где ещё и Женя была. Дочь. Она примолкла. Меня снимали эти пацаны, телевизионщики, с особой благодарностью. Снимали на кухне. В тесноте. Так что наливание и выпивание не были видны ни жене, ни журналистке.
Женщины скучали в комнате.
Этого репортажа о победителях конкурса я так и не увидел. Промохал как-то. А с Южно-Сахалинска никто не позвонил. Не предупредил.
Я приехал в Южный уже по приглашению «Союза писателей СССР». В письме заказном прислали. Поехал в чётко названное в приглашении число, месяц и время. Меня никто на вокзале не встретил, само собой. Я двинулся по адресу, указанному на пригласительном. Оказался вовремя в зале какого-то Высокого Собрания, где вручали награды. Оказалось, что такую премию вручают раз в четыре года. Прямо, как чемпионат мира по футболу.
Сижу в зале. Потолки рассматриваю. А там идёт на сцене всё своим чередом. Награждают поэтов, композиторов. Отдельно поэтов-песенников. Даже хоры поют. Исполняют песни-победителей.
Тут хор поёт какое-то попурри на стихи к песням популярного официального сахалинского поэта. Я замираю. Ничего понять не могу! Все нормально всё воспринимают. Но я в одной из песен хора слышу потрясающий ляп! Город Оха на севере Сахалина, теперь известен, как районный центр с бывшим городом Нефтегорском. Его позже полностью разрушило во время землетрясения. Просто сровняло с землёй. Тогда только про Оху в стране узнали. Но это всё было ПОСЛЕ. А тут я сижу и недоумеваю над песней про город Оха. Чуть позже объясню.
Тут вызывают на сцену меня. Вручают премию в конверте. Цветы. Какой-то маститый писатель объявляет, что мой рассказ включён в литературный альманах «Сахалин», который скоро выйдет из печати. А мне шепчет, чтоб я сегодня не уезжал. Банкет, мол, будет. И за премию расписаться нужно.
Нас везут на ВГТРК. Там прямой эфир «Литературного вечера». С лауреатами. По прозе, стихам, музыке. Напомню – 81-ый год. Там «рогатульки-камеры» стоят. Свет накрывающий. Тогда в записи было делать дорого. Всё, что не в студии, на плёнку тогда снимали. И тут! Во время прямого эфира, вдруг, мне, для поддержания разговора между лауреатами, поэт и автор песни про Оху, говорит:
– Знаете, Сергей Геннадьевич, а мне понравилась ваша проза! Но меня несколько насторожило, что, я уже что-то такое читал?! Похожее. Где-то в журнале «Юность». Там также печатают всяких мечтателей… рабочих специальностей. Это, конечно, так и надо. Но нужно, всё же, молодым писателям чи-та-ть, что до них и для них было написано!
Типа я чукча конопатая. Только что из туалета, и руки не помыл.
Вот так вот назидательно «уколол». Потом мне рассказали, что этот «фектовальщик» – председатель Союза писателей Сахалина, и отстаивал в победители конкурса своего друга. Того самого Самигуллина. Но за меня стояли горой на комиссии молодые литераторы. Меня его «укол» несколько завёл. И я в прямом эфире ему ответил, что меня тоже насторожила его необычная строчка в его песне. И процитировал: «Оха – красивый город. Оху ли не любить!» А именно такая строчка прозвучала в песне. Как уж этот ляп прошёл без поправок – ума не приложу! Моя цитата стала криком мальчишки из сказки – «А король-то голый»! Все вдруг разобрали словосочетание.
Я это сказал и замолчал. Всё же прямой эфир. Лучше помалкивать в тряпочку. А тут начали падать из-за камер операторы. Потом посыпались редакторы, гримёры, осветители. Смех в голос все сдерживали. Но общую реакцию председатель Союза писателей видел. Покраснел так, что даже волосы заалели. Гости за столом, остальные лауреаты, прикрылись от камер кулаками и ладошками и незаметно тряслись.
Ведущая всё же взяла себя в руки, глубоко задышала и стала ситуацию разруливать. Мне больше слова не давали. И на банкет забыли пригласить. Пошёл в гостиницу. Благо, премию-то я всё же получил. Наличными.
На следующий день я забежал в редакцию местной молодёжной газеты «Молодая гвардия», где работала моя приятельница, когда-то уговорившая меня прислать ей мои рассказы. Она, как оказалось, и двинула один из них на конкурс. Меня не спросив. Увидев меня, вдруг тут же выскочила из кабинета и через пару секунд ввалилась вместе со всей молодёжной редакцией. Меня поздравляли, и все ржали, как лошади. Оказывается ВСЕ эту «литературную беседу» накануне смотрели. И это моё замечание про песню стало бомбой и анекдотом не только в окололитературных кругах Сахалина, но уже и в Москве. (В Южном с телефонизацией было всё нормально). Именно с этим меня, похоже, и поздравляли.
Правда уже за импровизированным столом, (закусывали папоротником, пен-сё, морской капустой, гребешками и чим-чёй) мне честно и с долей грусти посоветовали с Сахалина уезжать. Мол, «теперь тебе тут писательской карьеры не сделать». Посоветовали начинать всё сначала где-нибудь на материке. «Наши деды-динозавры тебя скушают и мослы бросят в море с крутого бережка, далёкого пролива Лаперуза».
Через несколько месяцев узнал, что мой рассказ даже и из литературного альманаха «Сахалин» умудрились вычеркнуть. Места не хватило. Напечатали Самигуллина. А вот молодёжная газета мой рассказ «Кросс» напечатала! На целый разворот. Молодцы, конечно! Я вот вчера нечаянно свой архив разбирал. Наткнулся на пожелтевшую газету. Вот и вспомнил…
Сергей Кащеев
