Река детства

Детство вспоминается мне почему-то чаще рекой, рекой детства. Видимо, потому, что у каждого из нас есть своя река детства. Для меня – это Ангелинский ерик в станице Старонижестеблиевской, который помнится с самых ранних лет. Да и понятно, ведь дети в те, послевоенные времена, учились ходить и плавать, по сути, одновременно.

         Помнятся его заводи под развесистой вербой, куда мы забрасывали самодельные удочки с поплавками из жёлтого рогоза. Сколько радости доставляло это томительное ожидание, когда поплавок оживёт и над водой затрепещет серебряная плотва.  Особенно помнится весенний ерик, когда по его берегам из-под жёлтого, потускневшего за зиму камыша, появлялись тёмно-зелёные стрелки нового, молодого. А река оглашалась переливчатым кваканьем лягушек. Что могло быть ещё прекрасней и счастливей на этой земле… Иначе почему именно оно вспоминается многие годы, да что там, целую жизнь спустя…

         И было удивительным со временем узнать, что моя малая река детства, этот мутноватый Ангелинский ерик хранится не только  в моей душе и памяти, но и в исторических анналах, на тех незримых скрижалях, куда заносится всё сущее, вне зависимости от того, знаем ли мы об этих скрижалях, умеем ли их читать, или нет. Этот ерик в моей душе не затмила потом и «река времён», познание которой приходит с возрастом: «Река времён в своём стремленьи уносит все дела людей…» (Г. Державин). А мой малый ерик ничто никуда не унесло. Может быть, потому, что он изначально был таковым. Он так причудливо извивался по станице, что в какую сторону не пойдёшь, обязательно встретишь греблю, мост или кладку через него. Он словно не хотел покидать  станицу для того, чтобы вырваться в степь и, споткнувшись о станицы Новониколаевскую и Гривенскую, затеряться где-то в приазовских плавнях. Не хочет теперь выпадать и из исторических анналов.

         Откуда происходило столь необычное название ерика, мы тогда не задумывались. Да что мы, если и людей учёных озадачивало столь странное его имя. Историк, один из самых кропотливых и известных краеведов Кубани П.П. Короленко (1834 – 1912) жаловался на забывчивость названия ерика: «Есть речка Ангели, или, так называемый Ангелинский (на карте Английский), ерик, набирающий воду при половодии Кубани» («Черноморцы», С- Петербург, 1874).

И было удивительным узнать, что название ерика кроется ещё в античных временах, и ещё более удивительным то, – как могло сохраниться во времени его название. В книге Иосифа Дебу «О Кавказской линии и о присоединённом к ней Черноморском войске»  отмечается: «Ангенинка, ерик меньше Казачьего, вытекающий при наводнениях из Кубани; разливается равным образом на малые лиманцы и болота, из коих уже получил своё начало ерик Агденуза, впадающий у местечка Гривеннаго в Чёрную Протоку. Камень, на коем высечено греческими буквами название сего ерика, следующими словами: «Ангелинго тоаголло нидеохiо», найденный в нём же при селении Гривенке и ныне при Екатеринодарском училище хранящийся, мог бы доказать ошибку некоторых писателей, наименовавших сей      ерик Ангали, если бы можно было сперва доказать истинную причину сей  надписи, сделанной на оном камне» (С-Петербург, 1829).

Где тот камень и где то училище, в котором он хранился?.. Осталось одно название, убереглось лишь слово – Ангелинский, такое понятное и незаменимое.  Оказывается, название ерика происходит из греческого языка. То ли утверждение, то ли лёгкая усмешка слышна теперь в кубанской пословице: «Если бы нэ грэкы, то ходылы бы мы попэрэкы». То есть, если бы не греки, жили бы мы поперёк, наоборот, прямо противоположно общепринятому порядку. А с моей рекой детства сложилось как раз «попэрэкы». Ведь все реки, по самой природе своей имеют уклон от истока к устью. И только кубанские ерики, в том числе и Ангелинский, устроены наоборот, имея уклон от устья к истоку. Вытекая из Кубани, имеют уклон в степь и к горам.

А.Я. Апостолов в книге «Географический очерк Кубанской области» отмечал это необычное устройство ериков и предназначение их – оттягивать в половодье часть вод Кубани, избегая обширных затоплений: «На всём этом пространстве мы встречаем многочисленные, весьма интересные углубления, наподобие покинутых русел рек, которые называются «ериками», имеющими уклон от Кубани в степь  на правом берегу, и от Кубани к горам – на левом берегу. В обыкновенное время года они сухи, или же наполнены стоячей водой, но в половодье они кажутся настоящими руслами р. Кубани. Наиболее замечательный из ериков – Ангелинский, берущий начало между ст. Новомышастовской и Красным лесом, направляется к северу очень извилистым руслом и около ст. Новонижестеблиевской (Гривенской – П.Т.) впадает в реку Протоку. Этот ерик представляет собой рытвину глубиной в сажень и шириной более 20 саж». (Тифлис, 1897). А.Я. Апостолов счёл необходимым сказать о происхождении ериков, основанном на молве: «Говорят, что ерики прокопаны руками русских пленных, в эпоху господства крымских татар и турок с целью отвода вод р. Кубани. Это вполне правдоподобно, т.к. и теперь р. Кубань при разливе прежде всего вступает в ерики, и, переполнив их, разливается по окрестным степям».

Да разве только ерики здесь необычны?.. Меня всегда озадачивала толщина кубанского чернозёма. Столь большая его глубина не могла образоваться только от гниения органических веществ. А.Я. Апостолов предположил оригинальное и убедительное его происхождение. Оказывается, это атмосферная пыль образовала толщи эоловых  наносов и осадков: «Я думаю, что главным фактором, образовавшим мощную толщу кубанских наносов, следует признать атмосферную пыль, приносимую восточными ветрами из пустынь Азии. Я считаю нашу степь, как бы даром восточного ветра, создавшего её в ущерб плодородным азиатским степям, откуда он снёс лёгкий питательный материал и обратил их в пустыню».

Не только об Ангелинском ерике (Энгели), но и о том, что здесь когда-то кипел такой ирригационный труд, о смысле которого мы можем лишь догадываться, писал выдающийся публицист Кубани генерал Иван Деомидович Попко (1819 – 1893) в книге «Черноморские казаки в их гражданском и военном быту» (Санкт-Петербург, 1858). Ведь даже река Протока, ответвляющаяся от Кубани у поста Старый Копыл (ныне Славянск-на-Кубани), имеет «вид и направление искусственного канала»: Эти ерики «набирают воду из Кубани только во время весеннего её разлива. Из них ни один не достигает главного азовского бассейна, как Протока, но все поглощаются передовыми её лиманами»: «В перерезанном Протокою, низменном поперечнике между Кубанью и Азовским морем, где ныне раскинулось одно, задвинутое камышами и не обнимаемое глазом болото, с чистыми оазами открытой воды и сухой земли, кипел когда-то огромный гидравлический труд. Задачею его могло быть исполинское усилие оттянуть излишек вод Кубани к азовскому бассейну, чтоб обеспечить прилегающие к Кубани с обеих сторон удолы от наводнений. По преданию, над этой водной сетью работали тысячи пленников, уводимых крымцами из погромов Руси и Польши. Работа с плачем и проклятием не пошла впрок: где падали слёзы невольников, там всё взялось тиной и плесенью. В настоящее время не только восстановление развалин этой сложной канализации, но даже отыскание в них системы и смысла стоило бы нелёгких трудов». Мне же помнится ерик, уже не пересыхающим, а полноводным с тех пор как он стал сбросным каналом оросительной рисовой системы.

И.Д. Попко – удивительный человек, какие редко приходят в нашу терзаемую постоянными невзгодами жизнь. Родился он в станице Тимашевской. Образование получил в Астраханской духовной семинарии и Московской духовной академии. Но, оставив духовное поприще, пошёл служить рядовым казаком, дослужившись до генерал-лейтенанта. Образованнейший человек своего времени. Знал девять языков. Был предводителем дворянства Кубанской и Терской областей и Ставропольской губернии. Его книга «Черноморские казаки в их гражданском и военном быту», о которой писал Н.А. Добролюбов – это блестящая, живая публицистика и история, не утратившая своего аромата до сих пор. Она была удостоена Демидовской премии, которая присуждалась  Петербургской Академией наук «авторам отличнейших сочинений, которыми в течение предшествующего года обогатилась русская литература». В наше время книга была переиздана, но не лучшим образом, а потому и не удостоилась того внимания, какое она заслуживает. Она же остаётся образцом и примером для нашего писательства. Могла бы стать и прекрасным учебником для студентов журфаков. Примером того, как сочетать широту воззрений, обширное образование с любовью к родному краю. Как в повседневном и обыденном различать высокое и непреходящее. Как, к примеру, в этом описании наших древних степных курганов: «Курганы много оживляют степь. На них отдыхает взор, освежается внимание. Они шевелят эти сонные балки и вместе с ними бегут. Без них пришлось бы встосковаться от недостатка впечатлений в этой беспредельной, безцветной и неподвижной пустыне. Что ж они, эти бедные пирамидки степи, гвоздевые головки, в сравнении с колоссами равнин египетских? Не подают ли они руку с берегов степных ручьёв на берега Нила, через пространства морей и тысячелетий? Ведь и с них смотрит, конечно, сорок веков, ведь и они тяготят землю в качестве таких же бесплодных и безответных сооружений, как пирамиды фараонов…».

И.Д. Попко – также автор замечательной книги «Терские казаки с стародавних времён». Выпуск I, Гребенское казачество. (Санкт-Петербург, 1880), кажется, до сих пор не переизданной. В его внешне, вроде бы лёгких, но глубоких по содержанию описаниях до сих пор искрящихся, присутствует не только природа, не только внешние приметы, но прежде всего человек – пытливый, знающий, живой, со своим пониманием вещей этого мира. С зачатками оригинальной культуры. Меня всегда занимал язык жителей Кубани, удивительное сочетание великорусских и малорусских наречий, представляющее широкое поле деятельности для филолога. Об этом писал И.Д. Попко, как мне кажется, не только с присущей ему лёгкостью, но и озорством: «Можно сказать, что природа, засеяв поле умственно-нравственной жизни двух единокровных народов – велико-русского и мало-русского, в первом народе свой посев заборонила и поровняла, а в последнем оставила так».

А какая, как сказали бы сегодня, геополитическая и даже пророческая глубина присутствует в его мимолётном суждении о Тамани, о древней Тмутаракани, соперничавшей в давние времена с самим Киевом. Ведь здесь действительно зрел какой-то цивилизационный центр, так до конца и не оформившийся, так как возник иной, западный центр: Петербург, воздвигнутый на болотах. Так до конца от болот духовных и нравственных не освободившийся: «По положению своему на соединении двух морей         Тамань может встать из своего векового праха и сделаться для Черноморья тем же, что наша северная столица для всего государства». И теперь, на нашем нынешнем мучительном цивилизационном сломе, когда мир определяет свои дальнейшие духовные пути после больше чем двух с половиной веков вольтеровских и материалистических блужданий, разве это не является указанием на то, что если не здесь, в малой Тамани, то в России, зреет новый тип цивилизации, спасающей человека и мир для их дальнейшего бытия…

И.Д. Попко, его жизнь, общественная деятельность и творчество знаменовали столетнее житие россиян на берегах Кубани.  Даже не вполне верится, что всего лишь столетнее житие на берегах Кубани могло породить человека такой большой культуры и обширного образования. Но и столь малый срок уже давал основания для того, чтобы говорить не только о военных, но и об умственных и нравственных особенностях жителей края. И.Д. Попко и отмечал уже явно проявившийся характер и облик кубанца: «Обитатель Черноморья не любит сносить тяготы своего ближнего, но с удивительным терпением несёт своё собственное бремя; товарищу, протянувшему к нему руку, отдаёт последний грош, не подумавши; за односума, оплошавшего в бою, умирает не колеблясь, и скрытою  от взоров людских, горячею слезою кропит давно заросшую могилу брата, друга, благодетеля. Непонятная натура. Что есть в ней лучшего, то скрыто, а пустяки и глупости снаружи».

И.Д. Попко скончался в Харькове, в 1893 году. Похоронен в Ставрополе. Могила его утрачена. Но не утрачена во времени его светлая, живая личность, его труды, как бы намечавшие пути развития культуры в дальнейшем. Так же, как и не затерялся описанный им Ангелинский ерик, река моего детства. Какие только бури и вселенские ветра здесь не проносились, выдувая всё живое. Казалось, что от благонамеренного жития осталась на его берегах только вытоптанная человеческими копытами толока. Но как терялся он в ближних лиманах, не достигая моря, так  же «теряется» и до сих пор. И остаётся. И не только в моей душе и памяти…