«Готов отвечать за каждое слово»

Валентин Трушнин, военный корреспондент телеканала РЕН ТВ, 5 месяцев провел в Донецке. Его репортажи с передовой можно ежедневно увидеть в информационной программе "Новости на РЕН ТВ". В интервью Валентин откровенно рассказал о том, как работают российские журналисты в условиях войны.

– Ты провел на войне в общей сложности 5 месяцев. Это большой срок. Правда, что в таких условиях месяц идет за три?
– С одной стороны, да, каждый месяц на войне получается очень насыщенным. Впечатления, переживания и воспоминания остаются на всю жизнь. Но с другой стороны, время летит очень быстро. Наверное, из-за того что нет рутины.
– Сколько материалов ты подготовил за это время? Твои репортажи были в эфире почти ежедневно…
– Да, старались делать по сюжету в день, но всегда это не получалось. Иногда уезжали далеко, туда, где нет интернета и сотовой связи, и не успевали к эфиру. Бывало, что возвращаться было нельзя из-за артобстрелов. Или приходилось выбирать между важной вечерней съемкой и перегоном уже отснятого материала, или между несколькими важными событиями, которые проходили одновременно в разных местах. Как-то выкручивались. Иногда приходилось разделяться. Например, мой оператор Фёдор Болдырев едет на одну съемку и помимо своих обязанностей работает еще и корреспондентом, я еду на другую, снимаю сам на вторую камеру. Однажды, например, меня выводил в прямой эфир обычный донецкий таксист, которому я за минуту до начала выпуска объяснил, что надо делать. Фёдор в это время был на другом конце Донецка, снимал последствия артобстрела.
– С одной стороны, ты военкор, который побывал во множестве горячих точек, включая Украину. С другой, нормальный семейный человек. Как переживает разлуку семья?
– У мамы, Татьяны Валентиновны, уже есть опыт – она два года ждала моего отца из Афганистана. Переживает, конечно, но без истерик. Жена, Вера, если и переживает, то виду не показывает, чтобы нервозность не передалась детям: старший сын Олег, ему скоро 11, у нас очень впечатлительный. Семья меня видит не в бронежилете на передовой, а в скайпе, когда я вечером отдыхаю после работы. Это их успокаивает. Когда попадаю в "замес", никогда не рассказываю родным и не понимаю тех, кто это делает.
– Официальный Киев считает российских журналистов пропагандистами. Как ты сам воспринимаешь свою работу?
– Военная журналистика – это особый жанр, на который не могут распространяться общие стандарты. Например, пресловутое правило о том, что нужно освещать конфликт с двух сторон. Это нереально. Во-первых, на Украину просто не пускают многих российских журналистов. Корреспонденты отдельных либеральных СМИ, которые долго доказывали свою преданность Киеву, не в счет. Они не могут претендовать на объективность. Во-вторых, большинство российских журналистов внесены в списки "пособников террористов", и при каждом удобном случае их берут в плен. Так было с нашими коллегами с телеканалов "Звезда" и "Лайфньюс". О какой "второй стороне" может идти речь? Я не считаю себя пропагандистом. Я ни разу не солгал и готов отвечать за каждое свое слово в любом из моих репортажей.
– Журналист в бронежилете и каске среди людей с оружием, порой под обстрелом – что он чувствует? Было ли тебе страшно?
– Разные мысли в голову лезут. Иногда снимаешь последствия обстрелов, куски тел повсюду, и невольно представляешь, как будешь выглядеть на их месте, как точно так же тебя станут снимать коллеги. Или сидишь в подвале и прикидываешь, насколько хватит воздуха в помещении, если вдруг здание рухнет и завалит выход. Но от этих мыслей спасает хорошая компания. Бесстрашие заразно. В кругу друзей – военкоров или ополченцев – бояться как-то стыдно, что ли... Не знаю, как это объяснить. Например, все затеяли ехать куда-то в очень опасное место. И умом ты понимаешь, что там могут убить. Но не ехать нельзя, потому что не можешь вот так взять и сказать друзьям: "Я не поеду, там опасно". Это какое-то мальчишеское чувство, но очень сильное. Мне кажется, именно такая мужская фронтовая солидарность заставляла людей в Великую Отечественную подниматься в атаку, а вовсе не заградотряды.
– Ты освещал практически все ключевые операции. Что запомнилось особо?
– Люди многие запомнились. Короткие знакомства, но яркие. Такие люди-вспышки. Например, командир отряда ополчения "Скорпион". Весь увешанный оружием, здоровый мужик, которому на передовую звонит заботливая мама, ей соседки рассказали о прорыве украинских танков, и он прямо во время боя ее успокаивает: "Мам, ну все нормально у нас… Не слушай ты этих сплетниц… Да, поел… Нет, не холодно…Мам, мне некогда!" Мама Скорпиона, кстати, живет в Донецке, и по ней, если верить официальному Киеву, стреляет ее сын. Или заместитель Моторолы – молодой парень из Славянска. Позывной "Воха". На нем живого места не осталось. Каждый месяц он получает новое ранение и, отлежавшись пару дней, сбегает из госпиталя. Сейчас у него из головы выходят осколки. Показал мне фотку трехлетней давности со школьного выпускного. Там он еще без бороды и без шрамов. Совершенно не похож на себя нынешнего.
Старик 62-летний в донецком аэропорту запомнился. Стрелял из "Утеса", это такой крупнокалиберный пулемет. Позывной "Дед". Спросил его, почему пошел воевать, а он не смог рассказать – разволновался, расплакался и попросил остановить съемку. Оказалось, дом у него разрушили, и несколько друзей погибли. Запомнился британский журналист Грэм Филипс. Мы с ним крепко подружились после одного случая. В январе в Донецком аэропорту шли сильные бои, но журналистов туда не пускали из-за скандала с Пореченковым. Грэм решил идти в аэропорт без разрешения через частный сектор, и меня позвал с собой. Он часто так делал. Ходил, как блаженный, по зоне боевых действий, попадал в плен, заводил полезные знакомства. Для меня же это было ново. Вот так взять, и без всяких аккредитаций, ни у кого не спрашивая разрешения, пойти пешком туда, где идет бой и рвутся снаряды…Но у меня не было выбора. Нужна была картинка. Короткими перебежками, от здания к зданию мы проникли на территорию аэропорта, увидели разбитый автоцентр... А когда решили осмотреться, перед тем как бежать обратно, в гостиницу, по нам дали предупредительную очередь, мол, не суйтесь, куда не просят. Эта экстремальная прогулка мне очень запомнилась.
– Люди на войне: и с оружием в руках, и мирные жители… Как их меняет эта трагедия? В чем они находят силы жить и сражаться?
– Война очень сильно меняет человека. Многих – в лучшую сторону. Раскрывает потенциал, способности, которые были скрыты в мирное время. Ну, например, кем был командир отряда "Спарта" Моторола в обычной жизни? Охранником в ростовской "Икее". Комбат Гиви работал на погрузчике на заводе в Иловайске. Их талант был не востребован на гражданке. А я считаю, что это именно талант – врожденная смелость, способность руководить людьми и принимать ответственные решения в экстремальных ситуациях. В Донецке я увидел сотни людей, которые воюют и не боятся смерти. Обычных людей, не военных. Шахтеров, учителей, водителей. Я и не подозревал, что их так много в моем поколении. Я теперь часто примеряю войну на разных людей. Вот сидит охранник с кроссвордом. Возможно, это несостоявшийся лихой комбат…
Для меня стало открытием, что везде, где шли самые ожесточенные бои, было очень много мирных жителей, которые категорически отказывались уезжать. Они сидели в подвалах, в разбитых квартирах без тепла, электричества и воды, но не уезжали. Это люди, которые намертво привязаны к своему дому, к своей квартире. Для них переезд страшнее минометного обстрела, и таких, оказывается, полно. Когда ополченцы взяли Углегорск, его несколько дней равняли с землей украинские артиллеристы. Мой приятель, Евгений Поддубный (журналист, местный житель), попал там под жесточайший обстрел, еле выбрался.
Затем была массовая эвакуация мирного населения, после чего по городу опять работала артиллерия. А когда бои утихли, на улицах появились десятки людей. Они разводили костры и готовили пищу прямо на выходе из подъездов, чтобы в случае чего быстро спрятаться. У каждого, кто побывал под артобстрелом, возникает опасное чувство. Человеку кажется, что раз он пережил один обстрел, переживет и второй, и третий. Со временем он уже ленится бежать в подвал. Затем спокойно идет по своим делам, не обращая внимания на взрывы неподалеку. Многие жители Петровского и Киевского района Донецка так погибли.
– Как военкоры обустраивают свой быт в командировках на войну?
– Военкоры в Донецке, на мой взгляд, это образец журналистского сообщества. Такой сплоченности, готовности помочь, я нигде больше не встречал. Идеальный баланс между здоровой конкуренцией и солидарностью. Мы делились картинкой, делились информацией, контактами. Сложился такой негласный уговор. Когда мы снимали человеческие трагедии, гонка между каналами нам казалась не совсем уместной. Не припомню случая, чтобы кто-то снял, к примеру, последствия обстрела и не дал коллегам. Все шло в общий котел. Однажды я снял в Горловке родителей, у которых от украинской мины погибли трое детей. Так получилось, что в тот день в городе никого из телевизионщиков больше не было, и я поделился картинкой с друзьями. Так принято. Хочешь снять эксклюзив – езжай на передовую, будь в кадре, это будет только твоя картинка. А быт в командировках у меня обычный. От Москвы отличается отсутствием пробок. Утром пробежка. Затем на съемки, ближе к вечеру пишу репортаж, перегоняю картинку, затем иду в спортзал, ужинаю, кино перед сном, отбой. Вечером я в командировках даже смотрю иногда сериалы.
– Существует определенный набор правил работы и жизни военного корреспондента. Что он обязательно должен делать и чего делать не должен профессионально и человечески? Готов ли ты снова ехать на войну?
– Есть свод общих правил, но они в этой войне трансформируются, теряют актуальность. Например, военкор в горячих точках должен одеваться в яркую, подчеркнуто-гражданскую одежду. Считается, что тогда по нему не будут стрелять. Но в Новороссии это не работает. По российским журналистам с украинской стороны стреляют еще охотнее, чем по простым ополченцам. Поэтому многие мои коллеги надевают камуфляж, одежду цвета хаки. Так проще на блокпостах. Да и ополченцы охотнее берут тебя с собой на боевые операции, когда ты не отсвечиваешь какой-нибудь ярко-голубой каской. Мне приходилось даже обматывать белыми лентами левую руку и правую ногу – это опознавательный знак ополченцев в уличных боях. Иначе могут подстрелить свои же. Еще одно устаревшее правило – не ездить в одной машине с военными и уж тем более на бронетехнике.
Потому что тогда ты, якобы, становишься законной целью. Если бы я соблюдал это правило, то половину своих сюжетов просто не снял бы. Например, когда ополченцы ДНР взяли Углегорск, дорога в город еще долго простреливалась. Гражданские машины туда просто не пускали. Поэтому единственной возможностью попасть туда было ехать с военными. Я ездил с БТР-ом, который вез из Горловки в Углегорск боеприпасы. Каждый день садился в 8 утра и – вперед. БТР оставался там до следующего утра, а мне нужно было ехать в Донецк на перегон. Поэтому возвращался в Горловку уже на других военных попутках. А еще, если по правилам, журналист в зоне боевых действий должен постоянно носить с собой аптечку. Но никто из моих друзей не носит. Плохая примета, а военкоры – народ суеверный. Например, очень любят говорить слово "крайний" вместо "последний"…