Михаил Смаглюк : Он – первый соавтор

– Михаил Иванович, талант – это нечто, данное от Бога?

– Я не знаю, что такое талант. Я знаю, что есть результат труда человека, который может быть положительно оценен большинством. В любом виде: будь ты сапожник, портной или художник. Самое главное – это желание. Оно порождает, в конечном итоге, и талант. Я сознательно не говорю "гениальность". Это покажет только время. Хотя бы 100-200 лет. Если в следующем поколении то, что делает человек, востребовано, тогда это можно назвать гениальным. А мы не можем знать, будем ли нужны в следующем столетии.

– Если гениальность человека определяет время, то чем измеряется стоимость произведения искусства? Признанием, любовью народа… вряд ли деньгами?

– К сожалению, деньгами. А еще человеческими эмоциями – люди платят за них. Мир материален. Все чего-то стоит, и надо как-то жить. Но иногда стоимость уже временем оцененных произведений поднимается искусственно.

– А как же признание народа?

– Внимание публики нужно. У меня есть шутка: я скромный, но попробуй не заметить мою скромность. Если я что-то сделал – хочу это показать, и желательно, чтобы меня похвалили. (Смеется). Официальная награда важна для художника. Это нечто, что можно предъявить в безликом социуме, это идентификация.

– Сколько сейчас людей в нашем обществе могут оценить стоимость произведения искусства?

– Могу сказать, что сегодня тяга к культуре очевидна. Но прекрасное для всех разное. Однако есть общечеловеческие ценности. Их определил Бог и отдал людям. Так они с божественной помощью воспринимают все, что происходит здесь, на Земле.

– А если считать, что и люди, и Бог – творцы, то в каком соотношении они созидают?

– Они соавторы и звенья одной цепочки, в которой Он – главное. Имена соавторов записывают по очереди, Его – первое. А человек творит "с божьей помощью" и стремится к тому же божественному порядку и внутреннему равновесию.

– То есть идея приходит свыше?

– Хотелось бы верить. Любое рождение мысли происходит с Его участием, ведь Он – первый соавтор. Искусство можно творить душой. Руки слушают мозг, а мозг – идею, антенну такую в голове. (Прикладывает кисточку к голове). Четкой грани между искусством и ремеслом нет, и оценивает ее каждый человек субъективно. Можно просто забить гвоздь, а можно забить его убедительно. Отличие в том, что второй станет шедевром.

– Если творчество – это поиск, то, что Вы ищете?

– От процесса творчества я получаю удовольствие.

– В детстве Вы столярничали, ремонтировали обувь. Тогда Вами наверняка двигало не только получение удовольствия, но и желание помочь?

– Это пересекается. Интересен был сам процесс, а потом еще и соседка-бабушка гладила по головке и давала конфетку за то, что я починил ей каблук, табуретку или дверцу шкафа. Но так я устроен, что не думаю об этой "конфетке". Хотя подсознательно понимаю, что если это никому не нужно, делать не буду. Выходит, мое желание совпадает с нужностью дела для окружающих.

– А если бы совпадения не было?

– Это невозможно. Починить зонтик, очки или обувь для кого-то из знакомых – обычное дело. Но и по профессии я реставратор – меня всегда интересовали старые вещи, их прошлая жизнь и придание им новой. Нет, ничего одушевленного в них я не вижу, но могу сказать, что есть не то, что большее, а равноценное этому. Прикосновения сотен тысяч рук, если вещи с историей, или если вещи сегодняшнего дня, отпечатки эмоций окружающего их мира. В какой-то степени все это воздействует и на меня. Хотя я не задумывался о судьбе вещи после моей работы. Выходит так, что начинаю смотреть глазами других людей, как последний, кто брал в руки тот или иной экспонат. Нет, я не сторонник эзотерики. Посыл, который есть у предмета, я пытаюсь в какой-то мере воспроизвести. Он мертв без человека.

– Вы верующий. Если бы таковым не были, то результат работы был бы тем же?

– Да, наверное. Но религию бы я не сменил, как цвет глаз или родителей. Что сталось, так и должно быть. Кто изменит один раз – тот изменит и десять. Религию не выбирают, а веру – да, думаю. Взгляды могут и должны меняться. Человек мудреет, теряет смысл то, что было ценно. Но и стабильность многое значит. Она дает уверенность в себе. Когда человек мечется, это отражается на его деятельности, мировоззрении. А Бог остается. Это постоянная величина.

– Вам, наверное, с детства прививали православие?

– Меня крестили в Троицкой церкви – тогда она была еще действующей. А потом в ней образовался скульптурный цех, производство, и начхать всем было на храм. Но скоро я стал ходить туда по другой причине – избавляться от грехов. Крестился в младенчестве, пил портвейн с друзьями-художниками в молодости, а потом сознательно пришел в церковь. Этот пример хорошо показывает изгибы человеческой судьбы и взглядов.

– Если также рассмотреть процесс вашего творчества, то были периоды "застоя" или, наоборот, высоких взлетов?

– Это синусоида. Было всего два-три провала за жизнь. Они связаны с неправильным использованием моих моральных и физических ресурсов. Ты не пожаришь яичницу, не разбив яйца. Был период, когда я злоупотреблял. Это спад. А потом стал чрезмерно работать, ложно думая о том, что от удовольствия никаких проблем не бывает. Оказывается, бывает! Поговорка верна: от работы кони дохнут. Это означает, что во всем нужна мера – золотая середина. Но ее не бывает. Человека кидает туда-сюда. Одно было постоянным: для меня деньги всегда на втором или третьем месте.

– А кто Вы для себя?

– Я экспериментатор по натуре. Человек сейчас, как и прежде, всегда оставался человеком. Ему надо увидеть, пощупать, дотронуться пальцем. Мне проще все проверять на себе. Не надо ни на кого опираться или кому-то подражать. С детства во мне дух пытливости, честолюбия и желания соревноваться: не умеешь – учись, а потом докажи, что можешь плюнуть дальше, чем кто-то. В 9 лет я пошел в судомодельный кружок. Туда пришло полшколы, а остался я один. После 8-го класса пошел работать в проектный институт, сам не зная, что обладаю профессией. Порой что-то делаю, не имеющего прямого отношения к конкретному результату, но ведущему туда. Это как импровизация с помощью разных музыкальных инструментов. В прошлом году впервые в жизни я начал рисовать, а недавно закончил работу над очередной скрипкой. Многие не могут понять, как я сумел сделать музыкальный инструмент, который звучит профессионально. Но никто не знает моей предыстории: берешь руками, делаешь, вкладываешь весь накопленный дух. (Делает пару взмахов руками).

– Это как волшебство!

– Ну, похоже.

– А почему ваша подпись – это символ дерева гинкго?

– Я учился в 48-й школе, неподалеку от которой были остатки атаманского сада, где росли экзотические деревья. Среди них дерево с очень интересными листами (показывает на гербарий в стакане) – они привлекли мое внимание, я тогда был еще ребенком. А потом в ювелирном деле появились образы гинкго. И я решил использовать начертание его листа с двумя буквами в качестве своей подписи.

– Мне кажется, такое понимание близко японской философии. Вас привлекает эстетика этой страны?

– Да. Вот (ставит один флакон рядом с другим) – уже какая-то мысль, и ее нужно понять. Ничего не бывает случайно. Эстетика Японии привлекает меня всем, что о ней говорили до меня: лаконичностью, глубокомыслием, символизмом. В Японии я не был, но мне часто поступают предложения о контрактах за границей. Однако работать я не люблю – я люблю заниматься тем, чем мне хочется. Обязательства мешают развитию личности. Я стараюсь себя вести, как вода, вылитая на стол. Только она знает, куда потечет.

– Чем жива общечеловеческая Культура?

– Любовью к своему труду, уважением к чужому. Такое позитивное отношение человека к окружающему миру дает культуре возможность жить.

Полина ДМИТРИЕВА