Другой конец света

Слово об авторе

Новосельская Лариса Ивановна родилась в 1952 году в станице Динской. Окончила Кубанский государственный университет. Начинала свой журналистский путь в республиканской газете «Марийская правда». Работала собкором газеты «Советская культура» в Марийской ССР.

Сейчас живёт и работает в Краснодаре. Была обозревателем газеты «Советская Кубань», стояла у истоков газет «Краснодарские известия» и «Кубанские новости», была главным редактором газет «Вечерний Краснодар», «Тема», «Улица Красная», молодёжного журнала «Здравствуйте!», директором книжного издательства.

Все годы, несмотря на большую журналистскую нагрузку, Лариса Ивановна писала рассказы, эссе, повести, много путешествовала по миру, и Европа, Африка, Китай, стали не только декорациями для художественных или публицистических произведений, но и возможностью посмотреть на свою страну со стороны, разглядеть самобытность, неповторимость судеб соотечественников.

 Сегодня лауреат премии «Золотое перо Кубани», звания «Заслуженный журналист Кубани», член Союза российских писателей Л. И. Новосельская возглавляет Представительство Союза российских писателей в Краснодарском крае, работает с начинающими поэтами и прозаиками.

«Л. И. Новосельская – журналист и прозаик. Как журналист она работает с реалиями и настроениями сегодняшнего дня, изучая и отражая жизнь современной Кубани.

Как прозаик она работает с эмоцией сострадания, горько думая о том, почему мы такие? Такие же, собственно, как увиделось Александру Блоку сто с лишним лет назад: «Что бы ни сделал человек в России, его, прежде всего, жалко. Баба, кому кричишь, всё равно ветра не перекричишь. Мужик, зачем лезешь во второй класс, всё равно не пустят!», – анализирует рассказы и повести Новосельской московский литературный критик Е. Н. Иваницкая.

 – Баба Таня в рассказе «Баба Таня» страдает, не смея признаться себе, что страдает.

Подкаблучник-сын её не замечает, невестка ею помыкает¸ внучка-подросток только огрызается. Ещё и завели щенка на бабину голову – мало ей в доме работы. Но баба Таня привязывается к щенку, хотя чувство вспыхнувшей любви постоянно подавляет.

И вспоминает баба Таня, что к маленьким сыновьям своим она относилась так же. «Когда они выбегали за калитку встречать её с работы, она и тогда зажимала это пьяное безоглядное чувство любви. Знала, что не поймут её ни муж, ни свекровь. Словно захлопывала в душе потайную дверцу и вешала на неё тяжёлый замок. Но и поплатилась за это: сыновья выросли неласковыми, чужими».

Почему мы любим, а любить не умеем? Вопрос без ответа, – пишет критик. – Когда баба Таня умирает, невестка голосит на похоронах, внучка с удивлением смотрит на мать и ночью плачет. Сын слышит её всхлипывания, но молча смотрит в потолок, «словно надеясь прочесть там что-то очень важное, чего за всю жизнь так и не понял».

Этот чеховский мотив и это безответные вопросы старика Якова Бронзы из рассказа «Скрипка Ротшильда»: «Зачем Яков всю свою жизнь бранился, рычал, бросался с кулаками, обижал свою жену? Если бы не было ненависти и злобы, люди имели бы друг от друга громадную пользу!»

Своеобразие, оригинальность и в то же время узнаваемость, типичность отличает героев повестей и рассказов «Артист погорелого театра», «Последний шанс», «Пани Валевская» и других. Все они выписаны объёмно, ярко и, что самое главное, с теплотой, пониманием и безграничной любовью. Эти герои, по русской литературной традиции, «вышли из гоголевской «Шинели». Они – «маленькие люди» большой страны, которая не знает в своей истории ни затишья, ни покоя, ни любви к населяющим её людям.

«А вот это действительно повести в том классическом варианте, который описал Белинский.

«Листки из жизни», в которых отражается вся жизнь, – экономные в средствах, построенные на типическом сюжете с типовыми героями, но… прочитал одну – ещё хочется. Потому что заставляют думать и грустить», – такую рецензию книге Л. И. Новосельской «Высокая жёлтая нота», представленную на литературную премию имени Белкина, дал российский литературный журнал «Знамя».

Последняя книга Л. И. Новосельской «Бедные мы, бедные» вошла в шот-листы российских литературных премий имени В. Распутина и Н. В. Гоголя.

Редакция «Новой газеты Кубани» желает своему автору дальнейших творческих успехов и широкого читательского признания и представляет рассказ «Другой конец света».

Другой конец света

Когда к перрону подкатила яркая, сияющая огнями двухэтажная электричка, Павел только выдохнул:

– У-у-ух какая!

– Красивая? – с нескрываемой гордостью спросила Аня-тян, его персональный гид по Китаю.

– Ужасно красивая! – как мальчишка воскликнул он.

Аня прыснула в кулак:

– Русские – такие смешные! Сначала говорят «ужасно», а потом «красиво».

Они вошли в новенький, ещё пахнувший свежей краской вагон, сели в кресла с высокими, покрытыми белыми кружевными салфетками подголовниками, и Павел с нетерпеливым любопытством стал разглядывать пассажиров.

В чужой стране его интересовали не «колизеи», как он называл достопримечательности из туристических справочников, а люди.

Сначала вглубь вагона его взгляд так и не проник, задержавшись на соседях напротив: улыбчивом молодом человеке, который по восточной традиции «любезность и церемонность» кивал ему всякий раз, когда Павел встречался с ним глазами, и такого же доброжелательного старика с удивительно моложавым, без морщин, лицом.

«Надо же! Другой конец света! А как похож!» – ахнул про себя Павел, и сердце его тут же зашлось от привычной боли.

«Тоска из фазы ремиссии переходит в стадию обострения», – попытался он справиться с собой, в то же время понимая, насколько это бесполезно.

…В облике его отца всегда сквозило что-то восточное. Узкий разрез карих, ярких глаз, свежая кожа, натянутая на скулах, крупные и крепкие зубы.

В последние годы он тихо сидел в дальней комнате на диване, положив на лоб сухой носовой платок, якобы спасающий от головной боли. Когда его просили прилечь, отдохнуть, вот с такой же китайской улыбкой отвечал:

– На кладбище отдохну.

Павел до сих пор не понимает, как он мог равнодушно проходить мимо этой величественной и беспомощной фигуры, усмехаться про себя, вспоминая книжные определения типа «осень патриарха», и не подсесть к отцу, не взять его за руку. Да хотя бы смочить холодной водой этот несчастный платок, который будет теперь укором сопровождать его до конца жизни, как булгаковскую Фриду…

Аня-тян, заметив интерес туриста к соседям, добросовестно принялась рассказывать, что это сын сопровождает отца в поездке к родственникам. Что одних стариков отпускать в Китае не принято, даже бодрых и здоровых.

Её высокий голос звучал заученно ровно, она очень старалась правильно строить длинные фразы на чужом языке. Но Павел уже не слушал, охваченный знакомой тоской, которая накатывала, как прилив, и с которой, он знал, тягаться напрасно. Проще погрузиться в неё и ждать, когда она, как вода, омоет все расщелины памяти. Лишь тогда станет легче.

А пока он задавал себе привычный, как «что делать – кто виноват» вопрос: почему предательски бросил отца в то утро? Ведь старик, как ребёнок, надеялся на него и ждал.

– Сынок, когда же мы поедем на рыбалку? – голос прозвучал так рядом и громко, что Павел даже вздрогнул и с надеждой посмотрел на китайца. Тот, конечно, закивал головой и заулыбался.

Павел тоже растянул в улыбке губы, чувствуя, как к глазам неудержимо подступают слёзы.

…В тёмном пыльном сарае, куда Павел после похорон старался не заходить, в самом углу, запутавшись лесками, стояли удочки, штук десять, не меньше. В былые времена отец, наводя порядок среди стамесок, отвёрток, рубанков и других орудий домашнего производства, выволакивал удочки на солнышко и долго мудрил над ними, прилаживая блесну или крючок, полируя удилища и латая суровыми нитками садки.

А потом наступало особое, воскресное утро… Ровно в пять часов сильные ласковые руки сгребали Павла вместе с одеялом и укладывали на заднее сиденье «Москвича».

Пока они ехали к речке, в село Красносельское, за окном светало, и тополя, бегущие вдоль дороги стройными рядами, из зловеще-чёрных превращались в нежно-зелёные, а потом, пронизанные первыми лучами солнца, светились изумрудами.

Павел и спал, и не спал, и грезил, и бессвязно о чём-то думал, купаясь в рассеянно-туманном свете, уюте и зародышевом покое.

Через годы, когда он, раздавленный взрослыми проблемами, ворочался в кровати без сна, усилием воли заставлял память, как объектив фотоаппарата, сфокусироваться на этой дороге и широкой спине отца, заслоняющей от огромного тревожного мира. И Павел тут же чудесным образом успокаивался и, защищённый прочной крепостной стеной, засыпал, видя во сне розовое утро и рыжего мальчишку, стоявшего на обочине. Отец всегда останавливался и сажал его в машину, смешно называя «хлопчиком».

Потом тут же, во сне, наступала ночь, и уже сам Павел яркими фарами своего «Форда» высвечивал на обочине одинокую фигурку с поднятой рукой и, не снижая скорости, пролетал мимо. Сразу накатывала тоска, и, как ни убеждал он себя, что время сейчас другое, в глубине души твёрдо знал, что отец бы так никогда не поступил, не оставил одинокого человека на пустынной дороге.

И Павел опять просыпался, и долго лежал, глядя в сереющее окно, и тянулся мыслями в прошлое.

…Улов, как правило, был невелик – пять-шесть солидных карасиков. Прочую мелюзгу, по совету отца, он возвращал речке: пусть плывут, растут, живут!

О чём, кроме крючков и наживок, разговаривали они в те зыбкие утра? Да и говорил, и слушал ли Павел тогда или думал о своём, о важном? К счастью, у отца, человека компанейского, даже в неурочный час на пустынном берегу находился собеседник. Из тумана, как правило, выныривал мужичок рыбачок, приветливо здоровался и почтительно интересовался:

– Как жизнь, Иван Семёнович?

– Прошла! – радостно сообщал отец и, легко входя в роль закадычного друга, начинал балагурить:

– Ну что, Петрович, машинка работает?

Мужичок притворно возмущался:

 – Да ты что, парторг, какая машинка? Да и Васильевич я, а не Петрович!

– А, ну да, Васильич, – нисколько не смущался отец. И гнул свою линию:

– Ну так как, на семейном фронте, воюешь?

– Отвоевался, скоро шестьдесят стукнет!

– Так ты же хлопчик, по сравнению со мной!

И начинался разговор «за жизнь», который Павлу в ту пору был непонятен и неинтересен.

Это сейчас бы он, балбес, расспросил отца, из каких они вышли казаков, за что закололи штыком деда, что случилось с сестрой отца, угнанной в Германию. Но пока отец был жив, у него как будто и прошлого не было, одни только семейные анекдоты.

– Воевал на Малой земле? Так может и с Брежневым виделся?

Отец хитро прищуривался и вяло подтверждал, что да, встречал в окопах дорогого Леонида Ильича.

А поскольку такие разговоры велись в момент застолья на День Победы, дипломатично прекращал мемуары, затягивая любимую «Ты ждёшь, Лизавета, от друга привета…», и гости с домочадцами не без удовольствия подхватывали: «Эх, как бы дожить бы до свадьбы-женитьбы и обнять любимую свою»!

Вот и все подвиги.

Но ведь откуда-то взялись ордена и медали, доверху заполнившие жестяную коробку от печенья? А глубокий шрам от осколка, на который Павел наткнулся, снаряжая отца в последний путь?

Он, конечно, видел орденские планки на выходном бостоновом пиджаке, как и друзей-однополчан с иконостасами» на всю грудь… Но это было всё равно, как смотреть кино или читать книжку: поучительно, местами интересно, но к тебе не имеет ни малейшего отношения.

Что ещё он знал о прошлом отца? Про то, как неделю в кутузке отсидел, тот не распространялся, только отшучивался. А ведь дело было в сорок шестом, мог и в лагерь загреметь. Был бы человек, а дело на него найдётся...

Семейная легенда гласит, что якобы в одной компании, изрядно подвыпив, отец подобрал к слову «констититуция» саму собой напрашивающуюся рифму. Вот за эту немудрёную поэзию его и взяли той же ночью. Благо, стукачей у нас всегда хватало.

Не зря же тот давний случай научил добродушного, весёлого, словоохотливого человека частенько повторять уже взрослому сыну: «Не болтай!» И прикладывать палец к губам, как на старом плакате.

Нет, отец, конечно, не был диссидентом. И в коммунизм верил, как в бога. Кому сейчас расскажи, покрутят пальцем у виска и назовут блаженным. А ведь он всерьёз уступил свою очередь на квартиру семье многодетного слесаря. Павел помнит, как мать долго ворчала, что так и помрёт без удобств и центрального отопления. Ворчать ворчала, а сама тревожилась, что люди скажут, и пресекала всяческие попытки подвести её до работы на служебной машине. Топала пешком три километра, упрямая!

Но это их выбор, их история. А история предательства Павла начинается вот с чего:

Отцу было под восемьдесят, когда его настиг страшный удар – лишение водительских прав. Это его-то, который после рюмки за руль никогда не садился! А тут «Москвич» вообще стоял на дороге у дома, а какой-то ухарь въехал ему в багажник. Отец на свою голову вспомнил, что накануне гостил у друзей и… побежал домой прополоскать рот «Шипром»!

Лишившись «прав», отец сдулся, как проколотый воздушный шарик. Он сдал до такой степени, что Павел испугался и пообещал выхлопотать в ГАИ возврат документов. Отец и верил, и не верил.

Конечно, не верил. Потому что, когда сын соорудил ему искусную подделку, он повертел её в руках, вздохнул и положил в старую папку с пожелтевшими документами. А верного «Москвича» загнал в гараж. На вечную стоянку.

Лишившись независимого передвижения, отец как будто лишился и добродушия, и энергии, и чувства юмора. Стал «невыездным», как горько шутил Павел, не понимая всей глубины отцовского отчаяния и грядущей тяжести своей вины.

– Сынок, ты не собираешься на рыбалку? – делал отец заход накануне выходных.

– У меня заказ горит, какая рыбалка!? – отмахивался Павел.

Проходила ещё пара недель, отец терпеливо ждал, но смотрел умоляюще...

– Понимаешь, мы тут с ребятами в Домбай собрались смотаться. Так что ты подожди с рыбалкой, выберемся как-нибудь, я обещаю, – врал Павел и густо краснел.

– Хорошо, хорошо, – послушно соглашался отец. – Я подожду, куда мне спешить.

«Да мне, мне, дураку, надо было спешить! – казнился Павел, покачиваясь в мягкой электричке. Преданный китайский сын читал газету и время от времени что-то записывал в аккуратный блокнотик. Старик, сложив руки на толстой трости, дремал, и даже во сне уголки его сочных губ тянулись вверх, начиная улыбку.

...Став невыездным, отец вот так же сидел на лавочке под вишней и улыбался всем прохожим – знакомым и незнакомым.

Видит Бог, Павел не думал его огорчать. Взболтнула жена. Отец позвонил, она и ляпнула, что Паша с ребятами поехал на рыбалку.

И всё в тот день было хорошо; клёв, уха, шашлыки, местные сговорчивые барышни, разбавившие холостую компанию. Если бы не возвращение…

Он подъехал к родительскому дому в сумерках – сытый, довольный, в прекрасном настроении. И наткнулся на сидящего у калитки дремлющего отца. В соломенной шляпе, сдвинутой на лоб, в резиновых сапогах, в старой брезентовой куртке – в полной экипировке для рыбалки. Надеялся, вдруг сын вспомнит о старике, вдруг заедет? Вместо трости он сжимал в руках связку удочек. Даже во сне держал их так крепко, что побелели костяшки пальцев.

Павел круто развернулся и, не оглядываясь, побежал к машине, поливая себя последними словами и утешаясь обещаниями.

В следующее же воскресенье он свозит отца на речку, возьмёт у соседа лодку. Найдёт самых толстых опарышей! Купит новую, дорогую удочку!

Но через неделю отцу уже не нужны были ни удочка, ни лодка, ни даже разговор с сыном…

…Электричка подкатила к перрону «маленького», всего на пять миллионов жителей, как сказала Аня-тян, городу Суджоу.

Молодой попутчик аккуратно сложил газету и спрятал её в дипломат, старик открыл глаза и таким радостным взором оглядел мир, как будто видел его впервые.

– Подъём! – скомандовала Аня и, довольная своей лингвистической находкой, гордо посмотрела на своего туриста.

– Подъём, – вяло отозвался он.

Их попутчики уже раскланялись и направились к выходу. Как вдруг Павел, как будто помимо своей воли, неожиданно громко крикнул:

– Отец!

Взоры всех без исключения пассажиров обратились к нему.

Аня-тян встревожилась: она никогда не видела своего подопечного таким взволнованным.

А Павел, прорываясь сквозь толпу, уже летел к старику-китайцу, уже обнимал его и, что-то горячо и бессвязно бормоча, прижимал к себе. Тот, не сопротивляясь, предоставлял своё крепко сбитое тело для объятий. Его сын, замерев, с удивлением наблюдал эту сцену, на всякий случай улыбаясь.

Наконец Павел пришёл в себя и отпустил старика. Рядом уже стояла надёжная Аня-тян.

– Слово отец, – гордо продекламировала она, – символизирует человеческую мудрость и опыт. Вы поприветствовали этого немолодого человека, как представителя всех старейшин на планете!

– Хорошо сформулировала, девочка, – похвалил Павел. – Именно как представителя. Лучше не скажешь.

А отец по перрону уходил от него всё дальше и дальше. Вот его небольшую плотную фигурку поглотила вокзальная толпа, вот он растворился в Поднебесной, вот он уже где-то на небесах…

– Прости, отец!

Краснодар – Шанхай