Проклятое золото

Кто не мечтает найти вдруг клад, разбогатеть и разрешить враз, одним махом все свои житейские проблемы, коих у каждого из нас находится предостаточно? Кажется, об этом мечтает всякий, да и как не помечтать, ведь это так соблазнительно…

Тут сразу и не разберёшь, в каком человеке, в каком его типе, в каком характере зарождается такая наивная и простодушная мечта. В том, кто пребывал в бедности, нищете и нужде, в конце концов выбившись из них, или в том, кто жил хотя бы в относительном, но благополучии. По обыденной логике кажется, что в том человеке, кто жил в нужде, что она-то его и подвигает к таким радужным мечтаниям. У него, вроде бы, больше для этого оснований и оправданий. Хотя народная мудрость говорит о том, что только дурак думкой богатеет. И опыт однозначно подтверждает, что к подобным мечтаниям склонен человек с авантюрной жилкой, живущий без всякой оглядки на то, что и как будет после нас. Всё, вроде бы, так. Однако, реальная жизнь гораздо многообразней, хитрее нас, и преподносит нам уроки, ни в какие логические построения не укладывающиеся. Это и побуждает меня теперь припомнить такой редкий случай, происшедший в конце шестидесятых годов прошлого века в станице С… Дело тогда оказалось довольно громким. Но теперь оно совсем позабылось. А его потаённый смысл не только тогда, но и до сих пор остаётся не вполне ясным. Что делать, коль жизнь наша устроена так, что истинный смысл происходящего открывается нам не сразу, а лишь со временем, когда он, кажется, уже никому не нужен…

Своего станичника Антона Карповича Т., ровесника и одноклассника моей мамы Полины Михайловны я знал, по сути, с детства. Ведь он был человеком не то что видным – малорослым, но пребывающем на виду. Помню его председателем стансовета, сельского совета. По временам прошлым это было равно атаману станицы, а по нынешним – главе администрации сельского поселения. Словом, хозяин станицы, решающий все вопросы её жителей. Знал я Антона Карповича и позже как журналиста местного масштаба, выступающего в районной газете «Голос правды» с пропагандистскими заметками. Не раз убеждался в том, что написанному им верить нельзя и проверять всё следует основательно. Но однажды мне всё же удалось его склонить пуститься в воспоминания, на основании которых даже написать рассказ «В часы ночных раздумий», помещённом в книге «Кубанские зори», вышедшей в Москве. Я и не предполагал, что за личиной чиновника таилась такая трагическая судьба. Живая душа человека, хлебнувшего горя, и всё же выбившегося в люди. И повод для этого отыскался для меня совсем неожиданный.

В одном из рассказов я случайно упомянул имя его отца Карпа Т. Просто назвал и всё. Но и этой малости оказалось достаточно для того, чтобы его, казалось, уже давно уснувшая душа под гнётом всевозможных бюрократических хитростей, вдруг встрепенулась и припомнила такое далёкое, горькое и дорогое, что, вроде бы, никогда уже не припомнится и не понадобится.

В его воспоминаниях я обнаружил такие живые движения души, каких не предполагал в нём. И в который раз убедился в том, что однажды пережитое никуда из человеческих душ не уходит. Если до времени и не даёт о себе знать, таясь в каких-то её закоулках, то лишь потому, что для этого не оказалось подходящего повода, той доброй минуты, когда душа открывается пред людьми, не боясь никакого подвоха. Видимо, мне первому он вот так, без утайки и оглядки и исповедовался.

А рассказал я о том, что однажды, а было это в голодном и страшном тридцать третьем году, его отец, возвращаясь пешком из станицы Славянской домой, зашёл к своему брату. Но оказалось, что отец не просто возвращался из районного центра и был там не на ярмарке или по какой-то другой житейской надобности, а был там в тюрьме по навету, что якобы прятал зерно в «ямке», дабы спасти семью от неминучей голодной смерти. Отец тогда не знал, что ожидало его дома.

В самый разгар голодовки 1933 года вернулся домой с действительной воинской службы его старший брат Пётр Карпович. В станице он застал полное запустение и одичание. Давно немазаные и небеленые, а то и полуразрушенные хаты, дворы и улицы, заросшие бурьяном, в котором шныряли одичавшие собаки и кошки, убежавшие от своих хозяев, которые могли их съесть. На улицах – ни души, лишь иногда, как тень, проплывёт в этом мареве человек, обезумевший от голода, бредущий неведомо куда…

Отец с матерью были уже предельно истощены. Лишь как-то держался семилетний первоклассник Антон, так как в школе детей хоть чем-то подкармливали. В доме оставалось лишь несколько початков кукурузы. Брат Пётр и решил поддержать семью. Из двух яблоневых пеньков он наскоро соорудил рушку, мельничку, оббив пеньки чугунными осколками от старого чавуна. И стал молоть эту кукурузу.

За этим крамольным делом его и застал ярый активист, переустроитель жизни некто Илья Иванович Тэтэнко. Был он в станице личностью зловещей. В кожаной революционной куртке. Его невменяемость довершало то, что была у него то ли парализована, то ли ранена рука, которой он всё время тряс на уровне лица. Этот Тэтэнко и усмотрел страшное нарушение нового порядка в том, что Пётр Карпович посмел смастерить рушку и молоть на ней кукурузу. Бешенству активиста не было предела. С криком: «Это тебя такому в Красной армии учили?» – схватил своей трясущейся рукой топор и стал крушить эту нехитрую мельничку. Смолотую кукурузу забрал с собой.

Пётр Карпович, видно, не ожидавший такого поворота событий, не находя ему никакого объяснения, ошарашенный, к тому же истощённый, как-то сразу сник, пал духом и через две недели умер. Похоронили его соседи без гроба, в мешковине, так как мать уже не могла ходить, а отец был тогда в тюрьме.

Через месяц умерла и мать. Семилетний Антон остался один. Его приютил сосед, живший напротив, – Семён Гарькуша, которого накануне высылали на Ставрополье, но он каким-то образом вернулся в станицу. Я не знал этого Семёна Гарькушу, но, кажется, это был мой двоюродный дед, брат моего деда по маме Михайлы Гарькуши, жившего там же.

Вернувшийся из Славянского узилища отец и нашёл Антона у Гарькушей. Он открыл опустевший дом и наглухо забитые ставни, и стали они жить дальше.

Спали отец с сыном на одной кровати, в полухолодной комнате. Теперь Антон Карпович вспоминал: «Я и до сих пор помню тепло его тела…».

Так дожили до мая, до черешни. Черешня же в тот голодный год уродилась как никогда. Станица постепенно отходила от голодного морока, и казалось, всё самое страшное для Антона уже миновало. Однажды, проснувшись утром, Антон, как всегда, сказал отцу: «Папаня, я пошёл в школу», – и выскочил из хаты. Но вернувшись из школы увидел отца, лежащим на кровати, в том же положении. Прикоснувшись к нему, он понял, что отец умер. В слезах он побежал к соседям. Дяди Семена дома не было. Пришла его жена. Она зашла в хату, достала из сундука какое-то рядно и зашила в него отцовское тело. На следующий день во двор въехала скрипучая подвода, на которой уже лежало три тела. Ездовый погрузил на неё и тело отца. Соседка усадила Антона на задок телеги и сказала: «Езжай, посмотри и запомни, где похоронят татка…».

Антон снова остался один. Жил у тех же соседей, пока не вернулся средний брат его Павел Карпович, работавший на строительстве рисовой системы. Брат Павел вскоре женился и забрал Антона от Гарькушей в дом Остапенковых, в семью своей жены Елизаветы. Там мальчика первым делом искупали, переодели в новые штанишки и рубашку, усадили за стол, на котором была высокая буханка белого хлеба и большая миска с молоком. «Эта – минута, – говорил мне Антон Карпович, – запомнилась мне на всю жизнь. Умирать буду, а её буду вспоминать. Не так уж много было у меня в жизни таких драгоценных минут…»

В этой семье Антон и вырос. Закончил ремесленное училище и был направлен в Новосибирск на строительство оборонного завода. Но после великой войны, всё бросив там, ни о чём не думая, возвратился в станицу. Не имея ни кола ни двора, не зная, как устроится и чем займётся, он вернулся на Кубань, к родной земле, в которой затерялись дорогие могилы. И в конце концов, всё-таки выбился в люди. Я юным помнил его уже председателем станичного сельского совета…

Хутор Первомайский находится рядом со станицей С., сразу за железной дорогой, за переездом. Но в весеннее и осеннее время он оказывался отрезанным от станицы и от мира из-за непролазной грязи. Жители хутора давно ставили перед властями вопрос о прокладке на хутор дороги с твёрдым покрытием, гравийки. К концу шестидесятых годов наконец-то было принято решение о строительстве этой дороги. Но на пути предполагаемой трассы оказались два древних кургана. Конечно, их можно было обойти, но тогда дорога была бы немного длиннее. Председатель сельского совета Антон Карпович Т. предложил добиться разрешения на снос курганов. Решил спрямить, укоротить дорогу, а землю древних курганов использовать на дорожное полотно. Действительно ли им двигал такой расчёт экономии или другие соображения, – об этом теперь ничего не известно.

Разумеется, он знал, не мог не знать о том, что древние курганы охраняются государством. А потому надо было найти такое обоснование, такую уловку, чтобы получить разрешение на снос курганов и в то же время не нарушить закон, что было невозможно. Но не для председателя сельского совета, за многие годы поднаторевшего во всевозможных чиновничьих хитростях и тонкостях. А потому он не стал обращаться, что называется по команде, к своему непосредственному начальству, а нашёл, как ему казалось, более верный путь достижения своей цели.

На вершине одного из курганов был геодезический знак, который тоже находился на государственном учёте и имел специальный паспорт. Председатель написал запрос в Пятигорский картографический институт, который вёл учёт этих знаков. В ответ он получил предписание доставить в Пятигорск закопанный под геодезическим знаком кулон, который был тут же вырыт и отправлен нарочным в Пятигорский институт. Оттуда ответили, что теперь курган не находится под геодезическим наблюдением и снят с учёта. Этот ответ председатель и посчитал разрешением на снос курганов. Никакого научного обследования курганов, конечно, не производилось. Но у него на руках была бумажка, без которой каждый из нас букашка, и он дал команду начать строительство дороги и снос древних курганов.

Всё, казалось, продумал многоопытный председатель. Разумеется, он знал, что древние курганы хранят сокровища, античное золото. Но думал ли он об этом, охваченный чисто хозяйственными хлопотами, неизвестно. Во всяком случае, потом, когда эта история получила громкую огласку, этот аспект как-то не обсуждался. Хотя многие были уверены в том, что главной причиной снесения курганов была именно тайная надежда отыскать древнее золото… Шутка ли, увидеть то и прикоснуться к тому, что тысячелетиями пролежало в земле. Прикоснуться к таинственной, немыслимой истории и таким образом оказаться как бы прямым её участником… Какая душа не вздрогнет от этого, и какая голова не пойдёт от такого кругом…

И всё бы, видимо, произошло так, как было задумано, но в эту историю невольно вмешался директор станичной средней школы Александр Степанович Боровик, моей родной школы, которую я окончил в 1967 году. Александр Степанович был у нас учителем истории, а потому, естественно, узнав о том, что на хуторе Первомайском разрываются древние курганы, поспешил туда с надеждой собрать предметы старины для школьного музея. И такие предметы он собрал, вытащил буквально из-под бульдозера.

Через несколько дней он выложил перед председателем сельсовета эти предметы старины – черепки посуды, какие-то украшения, наконечники стрел и копий. Среди этих находок блестела массивная золотая гривна с фигурками грифонов.

Увидев эти сокровища, председатель сельсовета сразу понял, что такие экспонаты – не для школьного музея. И стал звонить начальству, председателю райисполкома Григорию Ильичу Омельченко. Тот, прежде всего, пожурил своего подчинённого за самоуправство, за то, что он самочинно, самодурью разрыл древние курганы и в свою очередь сообщил об этом в крайисполком, в Краснодар. И тут произошло то, чего никто не ожидал.

В станицу нагрянули различные представители. И все задавали председателю сельсовета один и тот же вопрос: «На каком основании вы разрыли древние курганы?» Тот показывал в ответ полученную из Пятигорска бумажку. Но теперь, когда курганы были разрыты, она казалась такой жалкой и никчёмной, что на неё никто не обращал внимания. О, знал бы растерявшийся председатель, чем обернётся для него строительство этой дороги, он никогда бы не начал его, пусть бы хуторяне ещё лет пятьдесят утопали в грязи.

Но главное для председателя состояло в том, что никто из начальства не знал, что делать с этим найденным древним золотом, и оно оставалось у Антона Карповича. Что делать с председателем знали – наказать, а вот что делать с золотом, не знали, видимо, не желая брать на себя ответственность в столь необычном деле.

Вскоре эта странная история дошла до самого председателя крайисполкома Сергея Фёдоровича Медунова, хозяина Кубани. Сергей Фёдорович слыл крутым, грозным и всесильным руководителем. А потому можно было понять страх председателя станичного совета, ехавшего в Краснодар на заседание крайисполкома, на котором отдельно рассматривался его вопрос.

В душе Антона Карповича что-то оборвалось и в глазах потемнело, когда восседавший в президиуме всесильный Сергей Фёдорович Медунов твёрдым, железным голосом обратился к нему:

– Ну что, товарищ Т., расскажите нам, как вы дошли до такой жизни, что начали грабить исторические памятники, народное достояние?

На заседании крайисполкома постановили: председателю райисполкома объявить выговор, председателю станичного совета – строгий выговор. И дело передать в краевую прокуратуру.

– А золото куда девать? – робко спросил Антон Карпович.

На что Медунов резко, как отрезав, ответил:

– Прокурор решит.

Всё было кончено. Растерянным и подавленным Антон Карпович возвращался в станицу на рейсовом автобусе, обхватив руками старенький, потёртый портфель, в котором находилось древнее золото. Это проклятое золото обжигало его каким-то странным огнём. Ему хотелось уже выбросить его куда-нибудь в ерик и забыть обо всём, как о страшном сне. О, знал бы он о том, что лучшие умы человечества веками твердили о том, что золото приводит лишь к вражде и безумию. Он, может быть, и слышал когда-то об этом, но никак не предполагал, что это может коснуться его лично.

Через несколько дней его пригласили в краевую прокуратуру, где сообщили, что дело его не входит в компетенцию прокуратуры и передаётся в Комитет государственной безопасности. Желая поскорее избавиться от этого проклятого золота, Антон Карпович только и спросил:

– А золото куда девать?

На это ему ответили, что там ему всё объяснят.

И странное дело, золото продолжало оставаться у него, и никто не требовал его официальной сдачи. Бедный председатель совершенно не знал, что ему делать. К тому же неизвестно откуда вдруг появились какие-то люди, которые стали предлагать ему сдать золото в Госбанк. Каким-то неведомым чутьём Антон Карпович распознал, что этого делать не следует. Он попытался обратиться в краевой музей, чтобы сдать золото туда. Но там его даже слушать не захотели и сказали, что без распоряжения начальства ничего у него не примут.

Между тем его стали периодически вызывать на беседы-допросы в Комитет государственной безопасности. Серое здание грозного ведомства уже снилось ему по ночам. А тут ещё майор, который вёл его дело, загадочно сказал ему, что всё зависит от него самого, как он распорядится ценностями. Совершенно сбитый с толку, председатель сельсовета не знал, что сделать и как избавиться от этого проклятого золота. Это потом, уже позже, размышляя над этой историей, он догадался, что драгоценную находку можно было официально оформить или как историческое достояние или как обычный клад. Но если бы он согласился на последнее, то загремел бы на полную катушку как грабитель исторического достояния…

Но куда девать золото? Как избавиться от него? Наконец, он вспомнил, что был когда-то знаком с начальником краевого управления культуры Мариной Шапиро. И он решил обратиться за помощью к ней.

Выслушав рассказ о его мытарствах с золотом, она на служебном бланке написала записку директору краевого музея о приёме находки. Наконец-то вопрос с проклятым золотом разрешался. Но не тут-то было. Рассмотрев экспонаты, директор музея вдруг спросил:

– А откуда вы знаете, что это золото? Это надо ещё доказать. Езжайте к главному ювелиру города, пусть он даст своё заключение.

Антон Карпович поехал в магазин «Изумруд», где находился этот ювелир. Тот долго рассматривал гривну и узнав, что её собираются сдать в музей, сказал:

– Зря, теряете «Волгу». Это – высокопробное червонное золото.

На что Антон Карпович в сердцах выпалил, что лучше потерять «Волгу», чем голову.

Вокруг же были посетители магазина, которые, услышав заключение ювелира, обступили председателя с вопросами: «Дай посмотреть», «А ну покажи». И тут Антон Карпович по-настоящему струхнул. Столько народа видели его золото. А ему ещё ехать на городском транспорте в музей. И доедет ли он туда живым, неизвестно…

Но в музей он всё-таки доехал живым. И сдал туда наконец-то проклятое золото. С актом же о сдаче экспонатов поехал в Комитет госбезопасности. Майор, который вёл его дело, опять загадочно улыбнувшись, сообщил, что дело его закрыто «из-за отсутствия состава преступления». Этим и закончилась для Антона Карповича Т. эта история, о которой он потом крепко помнил до конца жизни.

Мне же остаётся подвести итог этой истории, который напрашивается сам собой. Какие только бури не бушевали, какие только страсти не терзали людей, но в конце концов всё стало на свои места: золото оказалось в музейных хранилищах; изучено и описано не только в тощих каталогах, но и в мощных монографиях, о чём свидетельствует трёхтомник, вышедший в издательстве «Наука» – три огромных красочных фолианта, выполненных на высоком научном уровне – «Античное наследие Кубани».

Но невольно думается о том, а случись такая история сейчас, сегодня останется ли наше золото на своём месте, останется ли достояние народа с народом и не пропадёт ли бесследно? И возникают в этом большие сомнения… Ведь миновавшая эпоха формировала разные типы людей – и таких, как мой незадачливый станичник, и таких, как председатель крайисполкома. И алчных хапуг, конечно. Но преобладающим, в конечном итоге, оказывался интерес государственный, из которого выходил народный и личный интерес.

Ведь тогда дело получило такой благополучный исход только потому, что ему дал необходимый ход председатель крайисполкома крутой и грозный, но справедливый Сергей Фёдорович Медунов, умевший отличать истинно государственный интерес от всяких мелких личных выгод. А потому мне было странно позже читать о нём всевозможные «разоблачения». И я приходил к выводу, что к нему эти «разоблачения» имели отношение довольно отдалённое. Теперь уже очевидно, что так ковалась идеология разрушения страны, а потому в том периоде нашей истории всё было унижено, оскорблено и опошлено.

Я-то и видел этого человека всего лишь один раз, встретился с ним лишь однажды. Но этого оказалось достаточно для того, чтобы я только укрепился в своей уверенности, что это была необыкновенная личность, сформированная своим трудным временем. До войны – директор школы, потом война, фронт. После войны – на крупных государственных и партийных должностях – в Крыму, глава Сочинского горкома партии, наконец – хозяин Кубани, председатель крайисполкома и первый секретарь крайкома партии. Но не должности, как понятно, сами по себе красят человека, а человек оправдывает или не оправдывает их. Согласимся, что надо было иметь большое мужество и твёрдый характер ему, в то время первому секретарю Ялтинского горкома, чтобы пойти против генерального, против самого Хрущёва о недопустимости передачи Крыма Украине, так как это чревато трагическими последствиями. А он пошёл против всесильного Хрущёва, отстаивая истину и попадая в немилость. Теперь-то ясно, насколько он был прав и прозорлив. Много ли находилось тогда таких смелых руководителей с государственным мышлением? Окажись их больше, никакой хрущёвский троцкистский авантюризм не прошёл бы…

Мой старший товарищ, родом из станицы Отрадной, талантливый поэт Анатолий Богданович общался с Сергеем Фёдоровичем в его последний московский период жизни. Однажды Толя позвонил мне и сказал, что Сергей Фёдорович хочет со мной встретиться. Это немало удивило меня: что, казалось, ему, руководителю такого масштаба, пусть и бывшему, какой-то там литератор и журналист?.. Но встретиться с таким легендарным человеком мне хотелось, и я поехал к нему.

Сергей Фёдорович к тому времени оказался совершенно одиноким, потерявшим родных и многими забытый. К тому же, что часто бывает со стариками, он сломал шейку бедра и передвигался на инвалидных ходунках. Зная о нелестной газетной его репутации, как чуть ли не самодура и коррупционера, я был удивлён тем, что попал не в какие-то хоромы, а в обыкновенную московскую квартиру. Никакой роскоши, никаких излишеств, никакого золота не было.

Мы проговорили с ним несколько часов. Я просил его просто рассказывать о своей жизни, что посчитает нужным, понимая, сколь необходим теперь ему внимательный слушатель. Он поражал меня тем, что даже в таком состоянии оставался собранным и внимательным. И провожая меня к двери на своих ходунках, он вдруг остановился, выпрямился и произнёс торжественную прямо-таки краткую речь: «Уважаемый… Я очень благодарен вам за то, что вы посетили меня…» Так не говорят в личной беседе, так говорят только при каких-то очень важных событиях, осознавая всю их значимость…

Под впечатлением этой встречи я возвращался к метро и думал о том, что, видимо, такими и бывают, так вот и выглядят люди, с которыми наше золото – в самом широком смысле слова – остаётся на месте, в целости и сохранности…