Поэта Николая Зиновьева из Кореновска считают лучшим поэтом современной России
3698
Не только литературным безвременьем удивительна творческая судьба поэта Николая Зиновьева. Родился он в 1960 году на Кубани, в станице Кореновской Краснодарского края. Ныне – город Кореновск. Там и живёт. Учился в профтехучилище и университете. Первая книжка стихотворений «Я иду по земле» вышла в 1988 году в Краснодарском книжном издательстве. Сегодня он автор многих книг и лауреат многочисленных литературных премий. Вроде бы, всё как и у многих его современников, собратьев по перу. Вся его творческая жизнь пришлась на всё ещё продолжающееся время подавления литературы в обществе, когда имена писателей, если и удерживались в информационном пространстве, то не иначе как потускневшие амплуа предшествующего времени. Войти в общественное сознание новому имени, новому таланту, продолжающего русскую литературную традицию стало практически невозможно. Издательское дело в стране всё более и более подчиняется «рынку», к культуре, а к литературе в особенности, вообще неприложимого, так как там – где все определяет прибыль, не существует поэзия. Закрываются книжные магазины, перепрофилируются библиотеки. Это чёрное дело под демагогию об «инновациях» продолжается уже столь долго, что повредило некие важные струны человеческого существа: в массовом порядке люди освобождаются от такого уникального достижения культуры, как личные библиотеки. Причём, освобождаются не только от «рыночной» пошлости и непотребства, но и от русской классики… Но с поэзией Николая Зиновьева произошло, казалось бы, невероятное – она всё более и более проникала в общество, причём, в самые разные его слои. И это при том, что сам он по характеру и складу души не отличается общественной активностью.
В самое нелитературное время его стихи нашли и находят отклик в широких слоях читателей, в том числе, и вовсе далёких от литературы. Так произошло, видимо, потому, что он напоминает в своих стихах о чём-то для нашей человеческой и общественной жизни очень важном, традиционном, что всегда удерживалось в обществе, но оказалось утраченным. А почти единодушный отклик читателей на его поэзию свидетельствует о том, что несмотря на все гримасы нашего революционного неолиберального времени, в людях всё-таки сохранилась человеческая основа, что они давно уже ждали возвращения в нашу жизнь сокровенного смысла слова, духовных, литературных, человеческих понятий и представлений. Выбор пал на него, Николая Зиновьева. И он работает, несмотря ни на что, находя возможность постоянно издаваться. В его юбилейном, по сути, только начавшемся году, у него уже вышли книги. В краснодарском издательстве «Традиция» сборник новых стихотворений, в ростовском издательстве «Терра Дон» книги избранных стихотворений «Портрет неизвестного», в краснодарском издательстве «Книга» - собрание сочинений в двух томах.
Его стихи отличаются удивительным свойством – они злободневны и вместе с тем далеко не декларативны, от чего их спасает глубина и необычность мысли. Но главное состоит в том, что поэтический мир Николая Зиновьева отличается удивительной цельностью. Это – редкое явление в наше время утраты смыслов и нарушение иерархии ценностей. Такую цельность ему придаёт глубокая вера автора. Так может писать лишь истинно православный человек. Видимо, это в его стихах и привлекает внимание читателей, измученных смысловой какафонией и мировоззренческим плюрализмом.
Но вместе с тем, менее всего хочется, указуя на него, сказать: вот истинно православный поэт, его эталон. Не хочется потому, что в наше время возвращение к своей исконной вере было понято, слишком уж упрощённо. После долгого атеистического периода истории иначе, видимо, и не могло быть. Но факт остаётся фактом. Догматизм и начётничество оказались преобладающими. Ведь «духовная поэзия» остаётся всё-таки тематической. Она усваивает догмат, оставаясь в большей мере приверженной догмату, а не своей образной природе. А большинство литераторов посчитали, что в нашей литературе наступила «тема православия», как и всякая другая тема – производственная, сельская, военная… Совсем иначе обстоит всё в мире Николая Зиновьева, который постигает не только социальную, но прежде всего духовную сущность человека и нашей жизни. А потому в его стихах есть то, что так разнится с общепринятым и казалось спасительным:
Ужасная эпоха!
За храмом строим храм.
Твердим, что верим в Бога,
Но Он не верит нам.
Каким-то неведомым чутьём он распознал, что наше нынешнее возвращение к вере не может быть таким простым, как это многим представлялось. Как не может быть возрождения Церкви при упадке творческой, производственной и в целом народной жизни:
Вот сменила эпоха эпоху.
Что печальнее в этом всего?
Раньше тайно мы верили в Бога,
Нынче тайно не верим в Него.
Это вовсе не значит, что поэт не знает радости обретения веры. Он просто не знает трагедии её утраты. А потому пишет так, словно исполняет некое послушание, поручение свыше. И исполняет его последовательно и достойно, ибо «Такое мнение бытует. Поэт лишь пишет. Бог диктует». Вера в его мире не является лишь «темой», но – человеческой сущностью. Это сказалось в полной мере уже в ранних его стихах, и как бы без всякого ученичества:
Меня учили: «Люди – братья,
И ты им верь всегда, везде».
Я вскинул руки для объятья
И оказался на кресте.
Но с этих пор об этом чуде
Стараюсь всё-таки забыть.
Ведь как ни злы, ни лживы люди,
Мне больше некого любить.
В этом стихотворении уже была задана та духовная высота, от которой мы начали отвыкать. Между тем – это извечное стремление истинно верующего человека – распознать и пойти тем крестным путём, который ему предназначен. Неизменное стремление, постигаемое русской поэзией. Скажем, в стихах А. Блока: Когда в листве сырой и ржавой/ Рябины заалеет гроздь, –/ Когда палач рукой костлявой/ Вобьёт в ладонь последний гвоздь, –/ Когда над рябью рек свинцовой,/ В сырой и серой высоте, /Пред ликом родины суровой/ Я закачаюсь на кресте…
Да, разумеется, поэзия постигает и выражает жизнь: «Поэзия есть выражение жизни, или сама жизнь» (В. Белинский). Так скажет позитивист и материалист и не задастся вопросом: зачем нужна жизнь вымышленная, если есть жизнь настоящая? Потому что он остаётся на уровне социальном, не проникая в духовную сущность. Потому что он не знает извечного противоречия между искусством и жизнью: «Великий вопрос о противоречии искусства и жизни существует искони» (А. Блок). И если видит художника борцом, то не иначе как за переустройство и «улучшение» мира. Истинный же поэт ведёт борьбу за духовную природу человека среди мировых сил зла, борьбу, прежде всего в своей душе:
Пусть речь моя порой бессвязна,
Пускай гребу одним веслом,
Одно в стихах должно быть ясно:
Что гибну я в борьбе со злом,
Во мне живущем ежечасно.
Казалось, что можно было бы обойтись и без последней строчки – «Во мне живущем ежечасно» – ведь строфа вполне закончена. Нет, нельзя, так как поэт спасает не мир, а свою собственную душу. Ведь мир спасётся лишь тогда, когда спасётся человек. И никак не иначе.
Следы этой ничем не устранимой борьбы, происходящей в душе, мы постоянно видим в мире Николая Зиновьева. Это – «тоска существованья». У иных поэтов это – «недуг бытия». У философов – «тяжба о бытии». У великого М. Лермонтова – «жизни тяготенье». Это то извечное борение в душе человеческой, которое люди церковного звания точно называют бранью духовной. И всякое сомнение при этом является не следствием слабости поэта, а проявлением крепости его духа:
Всё чаще я осознаю,
Что не могу спасти стихами
Ни душу бедную свою,
Ни жизнь, кишащую грехами.
Стихи Николая Зиновьева по глубине и необычности мысли порой жесткие до беспощадности. Но мы впали бы в опрометчивость, если бы посчитали, что это и есть та обличительность мира, людей, во имя их «исправления», свойственная нашей литературе в её революционно-демократическом направлении. Нет, конечно. И прежде всего потому, что всё в его стихах освещено идеалом веры.
Ликуют Каины и Хамы,
И всё длиннее бедствий ряд.
Друзья мои, идите в храмы,
Пока они ещё стоят.
Пока в них славят Иисуса,
А не сгустившуюся мглу.
Пока усердно чья-то Муза
Всё ещё молится в углу.
Поразительно точное соотношение веры и поэтического творчества, так редко встречаемое у наших нынешних поэтов. То соотношение, которое задано пятнадцатилетним М. Лермонтовым в его гениальном стихотворении «Молитва» («Не обвиняй меня, Всесильный…»), и которое так и осталось в нашем общественном сознании неуяснённым.
Всюду попраны напрочь святыни,
Всюду славят Златого тельца.
Человек в беспредельной гордыне
Отвернулся от лика Творца.
Эти старые общие фразы
Я пишу, понимая вполне,
Что и ваши не новы гримасы,
И слова, что вы скажете мне…
Когда читаешь стихи многих современных стихотворцев, складывается такое впечатление, как прекрасные во всех отношениях авторы или их лирические герои, обустраивают мир по своему усмотрению, совсем иное мы видим в мире Николая Зиновьева. Это, прежде всего суд над собой, а не над миром, преодоление своего несовершенства:
На смену тьме приходит утро,
И солнце красное встаёт.
Понять, что мир устроен мудро
Ума пока не достаёт…
Но как быть «безвременья поэту», как он себя называет, когда мир «Под погребальный марш прогресса/ Стремимся к бездне всё быстрей», поэту, остающемуся в литературной традиции?.. Видимо, только так:
Я взял классическую лиру,
Безмолвна каждая струна.
Играть не хочет лира миру,
Которым правит сатана.
Кто из поэтов не философ?
И мне мир нынешний не мил.
И я поставлен пред вопросом:
Сменить мне лиру или мир?..
С творчеством Николая Зиновьева я знаком давно. Доводилось составлять его первую московскую книжку стихотворений «Дни, дарованные свыше» (М., «Ладога – 100», 2003 г.). И теперь, годы спустя, могу отметить некоторую его эволюцию. Состоит она в том, что в его стихах последнего времени появилась «музыка». Они стали более гармоничными и менее преднамеренно угловатыми, при сохранении глубины и необычности мысли:
Я вспоминаю те года,
Когда заря не так алела,
Не так в реке текла вода,
А сердце вовсе не болело.
Душа сияла чистотой,
И васильки синели в поле.
Я б не ушёл из жизни той,
Не будь на то Господня воля…
Или вот – «В гостях у мамы». Сельское подворье, окутанное воспоминаниями детства:
Стоит рассохшаяся кадка,
И видит в снах себя с водой.
Здесь от царившего порядка
Остался отблеск золотой.
Своё дарование, своё творчество он видит как Божие поручение.
Пока я не пошёл ко дну,
Одетый в смертную сорочку,
Господь, даруй мне хоть одну,
Во мгле мерцающую строчку.
И Господь воздаёт ему по вере его. И не одной строчкой, мерцающей именно «во мгле»… «Во мгле» нашего безверия…
Николай Зиновьев покорил читателей не упованием на «новую литературу», не установкой на её «современность», помня о том, что «несовременного искусства не бывает» (А. Блок). Если, конечно, это искусство. Но – установкой на «классическую лиру», вполне осознавая, как это «несовременно», наконец, как это невыгодно в обществе, в котором рукотворно, наряду с «рыночной», создаётся индустрия «новой литературы».
И всё же ему удалось прорвать информационную блокаду, устроенную русской литературе. Одному из немногих современных поэтов, если не единственному…Причём, казалось бы, без каких-то особых усилий с его стороны. Да и трудно представить такие усилия от человека, столь «непредприимчивого»… Удалось потому, что его мир, его понимание вещей этого мира отличается удивительной цельностью. Валентин Распутин назвал его поэтом особенным, что «его сравнить не с кем, там, откуда он берёт свои слова, никто никогда не бывал, это словно бы и не взгляд, и не суд современника, а доносящееся из земных глубин суровое и праведное о нас мнение тех, кто имеет на него право».
Николай Зиновьев – человек редкого миропонимания для нашего невнятного времени, сочетающий большое поэтическое дарование и христианскую веру. Это удалось в нынешней литературе совсем немногим писателям. К сожалению, большинство литераторов не устояло под новым натиском революционного сознания, позитивизма и материализма, по сути, согласившись с этим попущением. Логика тут во все времена одинакова: мол, «мир меняется очень быстро, происходит размывание классической нравственности и морали, литература не успевает за этими процессами…» (Кирилл Алейников, «Литературная Россия», № 36, 2019 г. Словно в другие времена было иначе. Так было всегда. Но разве поэзия должна «успевать» за теми духовными вывертами, которым подвержен человек, впадая в искушение? Нет, конечно. Мало указать на то, сколь всякая плоть извратила путь свой на земле, так как указание на зло, ещё не избавляет нас от него. Необходимо представить, как духовная сущность человека преодолевает зло этого мира, и прежде всего в себе самом.
Такое суждение о литературе, когда она должна за чем-то «успевать», основано на перепутанности понятий, когда духовное объясняется социальным, так как социальность почиталась реальней и выше всякой трудноопределимой духовности.
И когда оказались поколебленными те основы, на которых мир стоял извечно, многие ринулись искать «новые», «другие» основы, на которых мир и общество должны устоять и обрести своё естественное состояние. Но никакой одной идеи, отмычки для этого не существует. Кроме как остаться человеку в пределах своей духовной природы, а поэту в пределах своего дарования, «По торжищам влача тяжёлый крест поэта…» (Я. Полонский). Ведь подобную невнятную ситуацию духовной нетвёрдости и мировоззренческой прострации мы переживали, и не столь уж давно. Для моих ровесников – это поколение наших дедов, переживших революционное крушение страны в начале ХХ века.
Припомним, как мучительно работал Александр Блок над поэмой «Двенадцать». В условиях всеобщего отступничества, «богоискательства», поисков «Другого» символа веры, он задавался трудным вопросом: «Опять Он? А должен быть Другой?» И оставил в конце концов людей с Ним, с Христом. Правда, имя Спасителя поставив не в привычном синодальном написании – Иисус, а в старообрядческом – Исус, чего так и не заметили исследователи, а литераторы в большинстве своём поняли превратно. Значит всё дело в том – устоял или не устоял поэт против этой извечной бездуховной напасти. И перед современным поэтом вновь предстаёт всё-тот же вопрос, которым задавался Н. Гоголь: «Зачем ты не устоял противу всего этого?»: «Если писатель станет оправдываться какими-нибудь обстоятельствами, бывшими причиной неискренности или необдуманности, или поспешной торопливости его слова, тогда и всякий несправедливый судья может оправдаться в том, что брал взятки и торговал правосудием, складывая вину на свои тесные обстоятельства, на жену, на большое семейство, словом – мало ли на что можно сослаться. У человека вдруг явятся тесные обстоятельства… Потомство не примет в уважение ни кумовство, ни журналистов, ни собственную его бедность и затруднительное положение. Оно сделает упрек ему, а не им. Зачем ты не устоял противу всего этого?»
Но этот неизбежный вопрос встаёт теперь не только перед поэтами, но перед каждой живой душой. Если говорят, что теперь литература никому не нужна, что теперь не до неё, это свидетельствует о согласии с этим варварством. Свидетельствует о том, что «противу всего этого» не устояли. Неужто это и должно определять жизнь личности, общества, народа, государства, страны?.. Но ведь не определяет и не определит…
По всем приметам такого поэта как Николай Зиновьев, вроде бы, и быть не должно. Впрочем, так уже было в миновавшем революционном ХХ веке. Так вопреки всему появился М. Шолохов, потом – Н. Рубцов… Таким теперь кажется и появление Н. Зиновьева… Откуда ему, вроде бы, было взяться после атеистического века, завершившегося разрушением русской литературной традиции? Всё это свидетельствует о том, что мы по обыденной логике, всё-таки, ждём поэта не оттуда, откуда он приходит…
Но теперь мы уже можем сказать, что поэт Николай Зиновьев против новой и очередной напасти, выпавшей на нашу долю, устоял. Об этом свидетельствуют его «во мгле мерцающие строчки».
Николай Зиновьев. Сборник стихотворений. Краснодар, издательство «Традиция», 2019 г. с.126. 1000 экз.
Николай Зиновьев. «Портрет неизвестного». Книга стихов. Ростов-на-Дону, издательство «Терра Дон», с. 560, 800 экз.
Николай Зиновьев. Собрание сочинений в двух томах. Т.1, с.346, т. 2, с. 324. Краснодар, издательство «Книга», 2020.
