«История не терпит суесловья. Часть десятая»

История с историей кубанского казачества

Начало – Часть 1, Часть2, Часть 3, Часть 4, Часть 5, Часть 6, Часть 7, Часть 8, Часть 9

Как кубанцы хопёрцами не стали…

После того, как с 1774 года  несколько опорных пунктов на Керченском проливе отошли к России, возникла необходимость связать Азов с нашими поселениями на Тереке непрерывной линией крепостей с водворением на ней казаков. В апреле 1777 года князь Г.А. Потёмкин представил Императрице Екатерине II всеподданнейший доклад об учреждении Азовской линии и переселении туда Волгского казачьего войска, половина которого семью годами ранее, ещё в 1770 году переведена была на Терек и образовала собою Моздокский полк. При этом Волжкий полк был почему-то переименован в Моздокский: «В 1769 году волжские казаки были переведены на Терек под именем Моздокского полка» (В.А. Потто).

Доклад Г.А. Потёмкина Императрице так и назывался: «Всеподданнейший доклад князя Г.А. Потёмкина об учреждении Азовской линии и переселении на  Северный Кавказ Волгского и Хопёрского казачьих войск в 1777 году». Полки планировалось переселить одновременно, но главную надежду Г.А. Потёмкин возлагал именно на Волжкий полк, так как Хопёрский ещё только формировался. Сам Г.А. Потёмкин отмечал, что «переселение Волжкого войска на Терек главнейшим стало быть для меня упражнением». И далее – именно Волжскому полку, называемом порой войском, он придавал первостепенное значение в создаваемой им Азово-Моздокской кордонной линии: «Назначенным к переселению на ту линию Волжкому войску, о котором уже и удостоился я в прошлом, 1776 году, получить Высочайший указ, так же Хопёрскому полку донских станиц, и следовательно, в ненужном месте расположенному, указать перейти туда наступающею весною».

Князь Г.А. Потёмкин и создавал-то  Хопёрский полк для его службы на  Кавказе, а потому и отмечал, что этому полку «в ненужном месте расположенному», следовало идти на Кавказ. Ведь крепость Кизляр, построенная в 1735 году, и Моздок – в 1763 году были главными опорными пунктами Моздокско-Кизлярской линии. Но огромное  пространство нашей степной границы между Тереком и Азовом оставалось незаселённым. Без учёта этого стратегического плана князя Г.А. Потёмкина не вполне понятна история отдельно взятых того или иного участка линии, того или иного полка: «Екатерина приказала перевести на Терек ещё часть волжких казаков, живших около Дубровки, и поселить их под именем Моздокского полка между самой крепостью и гребенскими городками. Казаки прибыли с Волги в 1769 году и были водворены на Тереке в станицах Галюгаевской, Наурской, Ищерской, Мекенской и Калиновской своим походным атаманом полковником, впоследствии  генералом Савельевым, имя которого в своё время было так популярно между казаками, что сады в Наурской станице и поныне называются ещё Савельевскими» (В.А. Потто, «Кавказская линия», Ставрополь, издательство «Кавказский край, 1994 г., т.1).

Интересно было бы знать, почему Волжский полк при переселении на Кавказ был переименован в Моздокский. Хопёрский полк не был переименован. Хотя по этой логике (по месту дислокации) он мог быть переименован, скажем в Ставропольский…

Не буду напоминать долгую историю заселения Кавказской линии от Изрядного источника, пограничного поста с Черноморским войском до впадения Терека в Каспийское море, заселения полками, как туда прибывающими, так и там создаваемыми верховной московской властью. Касаюсь истории лишь тех полков, которые отвечают на вопрос об истории кубанского казачества.

Надо иметь ввиду, что положение Черномории изначально определялось тем, что с переселением Черноморского войска на Кубань, оно составило особую административно-территориальную единицу – землю Черноморского войска, так как было связано с политикой в отношении Крыма: «Кавказская проблема занимала подчинённое положение в решении Крымского вопроса, то после присоединения Крыма она приобрела самостоятельное значение» (В.Н. Ратушняк, «Очерки истории Кубани», Краснодар, «Советская Кубань», 1996 г.). И подчинялось войско сначала  таврическому губернатору. В.А. Потто с некоторым удивлением писал о том, что «Черноморское войско странным образом подчинено было не начальникам Кавказской линии, а Херсонскому генерал-губернатору и составляло подобно Грузии, особый центр борьбы с горцами до самых времён Ермолова, когда и линия, и Грузия, и Черноморское войско соединились в единстве действий». («Два века Терского казачества (1577-1801)». Владикавказ, 1912, Ставрополь, 1991). Но и позже оно представляло собой отдельную административную единицу, не входя в состав Кавказской линии – Кубанскую область. Такое положение Кубани сохранялось и в последующем. А потому и рассматривать историю Кубанского казачьего войска всецело через истории Кавказской линии мягко говоря, не совсем оправдано.

И уж если определять старшинство, то логичнее было бы определять его в Линейном войске, где и находился Хопёрский полк, но не в Черноморском войске, куда он прибыл уже позже. И то справедливее и исторически более точно было бы определять его по волжким казакам, действительно старожилам этого края. Ведь сюда русские люди начали проникать с Волги ещё во времена первого русского царя Ивана IV Васильевича Грозного, который первым «жаловал» казаков, используя их во всех военно-политических акциях и оказывая им помощь в борьбе с врагами. Справедливо писал И.Д. Попко, что «знакомство русских людей с Тереком началось ещё в ХIV веке. Первые проникали сюда варяжским обычаем…». Как отмечалось историками уже нашего времени, «на Волге, где постоянно передвигались правительственные войска, рано возникли укреплённые города, вольному казачеству было трудно удержаться. Часть волжких казаков ушла в Сибирь с Ермаком, остальные переселились к 1610 г. на Дон, Терек, Яик» (Ю.Г. Аверьянов, «Казаки России», Институт этнологии и антропологии им. Н.Н. Миклухо-Маклая, Москва, 1993 г.).

Уходили в недосягаемые места, в том числе и организованно, о чём писал И.Д. Попко: «Во второй половине ХVI века казаки эти, подбитые коноводами ушкуйниками, поднялись большой станицей (отрядом), посадились в струги с семьями и животными и выплыли весенним половодьем в Дон, откуда по Камышинке переволоклись на Волгу и пустились не незнаемым, конечно, путём к недосягаемому никакой московской погоней убежищу – устьям Терека».

Что же касается уже более позднего собственно Волжского полка (или войска), то он переселился с Волги на Кавказ ранее Хопёрского полка, в 1770 году, а окончательно – в 1777 году под именем Моздокского полка. Всё это свидетельствует о том, что старшинство в Линейном войске следовало бы определять именно по Волжкому полку, который вошёл в его состав в 1832  году. Но не в Черноморском же войске, так как хопёрская история в его предшествующей истории просто не присутствует. Об этом убедительно хотя и деликатно писал Ф.А. Щербина: «Так как хопёрцы вышли на р. Хопёр раньше, чем были разрушены две Запорожские Сечи – одна в 1709 и другая, последняя в 1775 году, то на этом основании хопёрцев надо считать старшею ветвью запорожцев, а черноморцев младшею. Но это едва ли так. Черноморцы в полном составе были раньше и запорожцами. Одно войско стало другим с изменением наименования. Во время же зарождения хопёрского войска запорожцы были в меньшинстве в рядах выходцев из Слободской Украины, а хопёрские выходцы в свою очередь составляли только незначительную часть донского казачества» («История Кубанского казачьего войска», Екатеринодар, 1910, 1913). Вот откуда исторически следует старшинство в Черноморском, Кубанском войске – от запорожцев, но никак не от Хопёрского полка, тем более, что по выражению историка «старолинейцы составляли не казачье войско, а только полки». Кубанское же войско полковой организации не знало. И вообще, как считал историк, «хопёрцы – собирательное имя разного казачества, за разные времена и в разных местах. Хопёрцы никогда не составляли казачьего войска, с войсковою организацией и управлением». В таком случае, было вообще странным определять старшинство в казачьем войске по полку, который был казачьим лишь по наименованию…

Надо отметить, что уже при самом заселении Черномории и организации кордонной пограничной службы начало было складываться управление по примеру армейского, когда селениями  командовали кордонные старшины. Это обернулось злоупотреблениями. Старшины начали нагружать селения разными хозяйственно-бытовыми заданиями, что не могло не вызвать возмущение казаков. И тогда атаман З.А. Чепега 19 ноября 1793 года удаляет кордонных старшин от командования селениями и даёт указание избирать в них атаманов (Алексей Ларкин, «Ольгинский кордон», Краснодар, «Традиция», 2020 г.). Таким образом, было восстановлено именно казачье управление.

Сказалось это и позже. А.П. Ермолов, стремившийся к единому управлению линией, в конце концов, вернул в курени атаманов. Даже тогда, когда в 1820 году Черноморское войско изъяли из подчинения таврическому начальству и, вроде бы, передали под командование Отдельного Кавказского корпуса, оно не переставало быть самостоятельным войском, со своей системой защиты кордонной линии, отличающейся от системы линейного войска. Это охватывало все стороны жизни черноморцев: «Различны были также и отношения черноморских и линейных казаков к горцам. Черноморец был миролюбивее по натуре и относился к врагу легче и гуманнее, чем линеец» (А.В. Ларкин). Хотя, заметим, это было продиктовано не «натурой» людей, а скорее,  самим характером и особенностями организации их службы.

В конечном счёте всё ведь определялось самим характером кавказской войны, которая существенно отличалась от иных войн, которые приходилось вести России. Это хорошо понимали наиболее проницательные люди, к сожалению, не многие, такие как выдающийся военачальник генерал-лейтенант Алексей Александрович Вельяминов. Штаб его находился в Ольгинском укреплении, откуда он предпринимал первые походы в Закубанье на Черноморское побережье. Отсюда началось строительство в 1832 году Геленджикской кордонной линии. Здесь вырабатывались стратегия и тактика Кавказской войны, которые смутно понимались высшим руководством в Петербурге, в обществе и даже в военной среде. А.А. Вельяминов исходил из того, о чём он сам писал, что «Кавказ можно уподобить сильной крепости. Одна только безрассудность может предпринять эскападу против такой крепости». А потому он предлагал политику медленного продвижения и бесповоротного обустройства территорий, обживая их казаками. И, кстати, – совместно с горцами. Петербург же требовал от него карательных экспедиций для наказания горцев. «Но сим средством, – как он писал, – нельзя достигнуть покорения горцев». Он отлично понимал, что речь не может идти о капитуляции горских народов, чего от него требовал Петербург, а «речь могла идти только лишь о тонко разработанном компромиссе» (Яков Гордин, «Кавказ: земля и кровь», Санкт-Петербург», 2000 г.). Он даже избегал выражения покорение горцев, а говорил – «устроить их благосостояние».

Невозможно ведь объективно и честно объяснить всю сложность Кавказской войны, если политику России, согласно марксистской догматике с изрядной долей русофобии признавать «великодержавно-шовинистической», а горских народов – «национально-освободительной». Постарались на этом поприще и наши революционные демократы, о чём убедительно писал В.В. Декоев: «Такая тенденция была особенно характерна для революционных демократов (Н.Г. Чернышевского, Н.А Добролюбова, А.И. Герцена). Представители антисамодержавной политической мысли, они рассматривали Кавказскую войну в едином контексте социально-освободительных и антиколониальных движений против русского царизма». («Проблемы Кавказской войны ХIХ в.: исторические итоги; «Сборник русского исторического общества. Россия и Северный Кавказ», том 2 (150), М.; «Русская панорама», 2000). В том-то и дело, что причины этой войны крылись не только в стремлении России на Кавказ и к южным морям, но и в горских народах, силою исторических обстоятельств (малоземелье), поставленных в такое положение, что  набеги и грабежи соседей были для них неотъемлемой статьёй дохода… Но как видим, объективное понимание Кавказской войны вырабатывалось сложно и многие десятилетия спустя…

За многие годы изучения истории и культуры кубанского казачества мне встретилась, пожалуй, только одна действительно аналитическая работа по историографии Хопёрского казачьего полка, реальная проблематика в которой оказалась не утопленной в красивых декларациях о казацкой славе и о служении престолу и Отечеству. И то статья не кубанского исследователя, а историка из Ставрополя – В.А. Колесникова: «Историография Хопёрского казачьего полка: от генерала И.Л. Дебу до отставного хорунжего П.Л. Юдина» («Кубанский сборник», № 1, 2006 г., научный редактор, составитель О.В. Матвеев). В ней автор даёт историю возникновения старшинства и, по сути, несостоятельность исчисления истории Кубанского казачьего войска по такому старшинству, так как это перекрывало пути постижения его действительной истории. Иными словами, историки всецело ограничивались реально-бытовой стороной дела, не касаясь духовно-мировоззренческой сферы, в которой-то и находится истинное постижение истории. А потому из таких работ не складывалась общая цельная картина заселения Северного Кавказа согласно проводимой политике имперской властью. Но главное состояло в том, что такое назначение старшинства в Кубанском войске понуждало исследователей заниматься историей хопёрцев, а не кубанцев, как аксиому повторяя догмат о том, что они – старейшие в Кубанском войске.

По сути, историк В.А. Колесников уже проделал ту работу, которую я намеревался делать и ответил на те вопросы об истории Кубанского войска, которыми я задавался. И я благодарен ему за это, так как его работа оказалась действительно аналитической и в полном смысле слова научной не только  по форме, но и по содержанию, по существу рассматриваемой проблемы.

Эту главнейшую особенность организации Кавказской линии отмечал и В.Г. Толстов: «Кавказские казачьи полки, кроме Черноморского войска, жили совершенно самостоятельною жизнью, управлялись сами по себе… Мысль о соединении в одно целое всех казачьих полков и войск на Кавказе возникла давно в высших правительственных сферах» (В.Г. Толстов). Но соединение отдельных полков в единое казачье войско, как и соединение всех подразделений  на Кавказе под единое управление не удавалось, хотя такое намерение было и попытки предпринимались: «В 1824 году генерал Ермолов снова поднял этот вопрос и даже представил подробный доклад о соединении кавказских казачьих полков в одно войско, но из этого опять ничего не вышло. Только в 1832 году все отдельные казачьи полки, кроме Черноморского, были соединены в одно целое войско под названием Кавказского линейного казачьего войска» (В.Г. Толстов). Но даже с образованием этого войска его трудно было назвать в полном смысле казачьим, так как оно имело полковую организацию и существовало по войсковому положению.

Показательно, что В.А. Колесников обозревал, видимо, по неистребимой  «традиции», историографию именно Хопёрского полка, хотя писал о Кубанском казачьем войске. Или иначе уже и невозможно было говорить об истории Кубанского войска, так как эта недобрая «традиция» свелась к тому, что история Кубанского казачьего войска оказалась подменённой старшинством его по Хопёрскому полку, а, по сути, историей этого полка, причём, без всякого анализа того, действительно ли это так. Историк В.А. Колесников избежал этой «традиции», представив подробную историографию. А потому он имел полное право на довольно жёсткий упрёк предшествующим историкам в «низкой в тот период саморефлексии кубанского казачества, из рядов которого происходили и сами местные исследователи, … полученную ими от старшего поколения определённую заданность в виде летописей сплошных походов, сражений и героических поступков того или иного подразделения они, за редким исключением (П.Л. Юдин), так и не смогли преодолеть». Историк, по сути, упрекал предшествующих исследователей в том, что, приводя факты, они не осмысливали их в общей истории народа и страны.

Но ещё большее право он имел на упрёк современным историкам: «Осмысливая почти 15-летний период активных исследовательских усилий, направленных на изучение малопопулярной в советской региональной науке казачьей истории Кубани, можно констатировать, что современная генерация «казаковедов» логически завершают начинания своих предшественников ХIХ – начала ХХ в.в. В новейших статьях и монографиях всестороннему рассмотрению подверглось участие Черноморского и Линейного казачества в Кавказской войне, уточнены и по-новому оценены сюжеты, связанные с формированием полков, устройством кордонных линий, действия казаков во внешних военных компаниях империи, но в то же время гораздо меньше удаляется аналитической стороне кавказоведения». То есть, не уделяется внимания самому смыслу происходившего. И историческая наука о казачестве оказалась в каком-то хроническом ступоре, без какого-либо её развития.

В.А. Колесников обратился к первоисточникам, изначальным справочникам, таким как «Словарь географический Российского государства, описывающий азбучным порядком, собранный Афанасием Щекатовым» (М., 1808 г.). И, кажется, с некоторым удивлением отмечал: «Показательно, что в разделе «Казаки» данный словарь не упоминает хопёрцев, как таковых, видимо, по причине их малочисленности и  относительно недавнего периода существования полка».  Или – к такому основательному изданию, как «Статистическое описание Российской империи в нынешнем её состоянии…» (С.-Петербург, 1808 г.): «Сведения, помещённые профессором географии и статистики Е.Ф. Зябловским в его популярном для современников «Статистическом описании Российской империи», где говорится о гребенских, донских, запорожских, слободских, малороссийских, волжских, оренбургских, уральских, сибирских, черноморских, чугуевских и бугских казаках, но нет ни слова о представителях интересующего нас полка». То есть, не упоминается о казаках хопёрских.

А в таком авторитетном издании как «Военный энциклопедический лексикон» о хопёрском полку приводятся следующие строки: «В 1717 г. при построении Новохопёрской крепости (ныне уездный город Воронежской  губернии) переведены были туда на жительство несколько сотен донских казаков, которые первоначально составляли гарнизон крепости. В 1777 г. из них составлен пятисотенный полк и переселён в Кавказскую область, в том же году в состав полка поступили пленные персияне и несколько семейств мирных горцев». И что удивительно, и здесь не упоминается о предположительной истории хопёрцев, связанной с Петровскими походами на Азов 1695-1696 годов, по которым и было определено старшинство Кубанского казачьего войска. Но если бы только старшинство определялось. Но была установлена новая история войска, его истинной истории не соответствующая…

Историография Кубанского казачьего войска, как впрочем, и Кавказской линии, отличается каким-то поразительным непостоянством и переменчивостью. Она изменялась, причём, радикально, в ту или иную эпоху по соображениям отнюдь не историческим. Это убедительно и показал в своём исследовании  В.А. Колесников.

Складывается впечатление, что на каком участке линии, в каком войске, и в каком  полку служил тот или иной историк, о том и писал, абсолютизируя своё подразделение, ставя его в центр событий Кавказской войны. Так собственно и произошло с Хопёрским полком: «Первым, кто по-настоящему проявил внимание к Кавказскому линейному казачеству, стал генерал-майор, сенатор Иосиф Львович Дебу», в его замечательной, содержательной книге «О Кавказской линии и присоединённом к ней Черноморскому войску…» (Санктпетербург 1829 г.). И понятно, ведь он был начальником левого (Терского), а с 1816 года – возглавлял правый (Кубанский) фланг Кавказской линии. Его работа положила начало изучению Кавказского линейного войска, что было и замечательно, и необходимо. Но мы говорим всё-таки о Черноморском, Кубанском войске… Так складывался некий стереотип в понимании кавказского казачества, когда кубанцы рассматривались не иначе как через линейцев, ядро которых якобы составляли хопёрцы, каковыми они не были.

С 60-х годов ХIХ      века исторические материалы о хопёрцах начинают существенно отличаться. Скажем, в работах Василия Александровича Потто. Справедливо отмечал В.А. Колесников, что заслуги хопёрцев «вплоть до официального назначения им старшинства, особенно не рассматривались и не подчёркивались, а в различных изданиях, где речь шла о кубанском войске, традиционно повествовалось о переселении на Кавказ черноморских казаков».

Что стало причиной столь радикального изменения истории Кубанского войска: найдены новые архивные материалы, новые события по-новому открыли смысл происходившего ранее? Да нет же, всё определялось личными пристрастиями того или иного автора, что не позволяло представить общую картину Кавказской войны.

В высшей мере примечательно и то, как зарождалось это старшинство и чем оно тогда мотивировалось. Оказывается, всё началось чуть ли не с простой заметки, корреспонденции: «Что касается хопёрцев, то их «кавказская военная история» первоначально уступала вышеупомянутым очеркам, ограничиваясь лишь небольшой заметкой, посвящённой посещению великим князем Михаилом Николаевичем станиц 4-й (Хопёрской) бригады (1-2 мая 1867 года). На торжественном обеде в ст. Невиномысской Его Императорское Высочество произнёс тост за здоровье 4-й (Хопёрской) бригады, в котором несмотря на протокольность мероприятия, тем не менее, оказались озвучены важные аспекты.  Так было сказано, что именно это подразделение является старейшим из частей Кубанского войска… Данная корреспонденция была подписана псевдонимом «Хопёрский казак И.К.», за которым легко угадывался один из будущих столпов Хопёрской историографии генерал-майор Иван Семёнович Кравцов» (В.А. Колесников), И.С. Кравцов – «историк-любитель», командовавший в то время Хопёрской бригадой. Он и составлял историческую справку для высочайшей особы. Позже он становится знаковой фигурой в дальнейшей эволюции хопёрской историографии, певцом хопёрской старины… Так хопёрская историография становилась историографией кубанской, что трудно назвать «эволюцией», имеющей отношение к истории кубанского казачества… Но удивительно, что писания «историка любителя» в дальнейшем становятся чуть ли не основой для профессиональных историков – П.П. Короленко, Е.Д. Фелицына, Ф.А. Щербины.

Любопытна и сама мотивация установления старшинства в Кубанском войске по Хопёрскому полку: «Перелом в репрезентации кубанского казачества в местных и столичных печатных материалах внёс приказ по военному ведомству № 106 от 28 марта 1874 года, согласно которому начало всего войска должно было считаться по старшему одного из его полков –  Хопёрскому. Это распоряжение мотивировалось Сенатским указом от 2 июня 1724 г., обнаруженным в первом издании полного собрания законов Российской империи, где в пункте 13  говорилось, что казаки, живущие в Новохопёрской крепости «были в походе под Азовом и на разных баталиях шведских». Дата основания второго по величине казачьего войска, таким образом, была окончательно утверждена по 1696 году,  и оставалось только осуществить достойную «подачу» истории хопёрцев, тем более, что не за горами маячил двухвековой юбилей» (В.А. Колесников).

Обратим внимание на то, что в упомянутом Сенатском указе говорится не о хопёрцах, а уже о новохоперцах; каковыми они стали в 1717 году, после царского разрушения их городков. Более 20-ти лет спустя после Петровских походов. А дата старшинства тем не менее устанавливается по 1686 году только по предполагаемому участию хопёрцев в Петровских походах на Азов. Да и «баталии шведские» были уже позже. Явное несоответствие даты, по которой устанавливалось старшинство. Совершенно справедливо отмечал современный историк, что «малодоказательными выглядят и версии автора (Толстова и, пожалуй, всех авторов – П.Т.) в отношении участия хопёрцев в громких событиях Петровской эпохи… слабая доказательность их старшинства именно в 1696 г.» Понятна деликатность историка о слабой доказательности такого старшинства. Но в пользу этой даты не было никакой доказательной базы.

Обратим внимание так же и на то, что стало причиной,  столь, предвзятого толкования истории для кубанских исследователей: «Не обошёл своим вниманием рассматриваемых казаков и такой признанный к этому времени специалист как войсковой архивариус Прокофий Петрович Короленко. Убеждённый «черноморофил», радетель запорожской старины, он, как показали дальнейшие события, вынужденно обратился к прошлому чуждых ему линейцев, не посмел оспаривать Высочайшее утверждённое по Хопёрскому полку старшинство». И не только он не посмел оспаривать высочайшее решение… Но теперь-то, когда и высочайших особ, это устанавливавших, давно уже нет, можно более здраво и объективно отнестись к своей истории, наконец-то «посметь» это сделать?

Если говорить о докавказской истории хоперцев, то В.А. Колесников предлагал иное, более объективное старшинство: «Логично было бы взять за точку отсчёта самого заслуженного из них Острогожского, т.е. в 1652 г., что существенно отодвинуло бы хронологическую планку старшинства». А если говорить о кавказской их истории, то там они далеко не были первопоселенцами и, как мы уже увидели, не являлись самым старым полком.

Поскольку труды казачьих историков зачастую носили характер полковых хроник, писавшихся самими служилыми людьми, самодеятельными авторами, то они, как уже сказано, абсолютизировали роль своих подразделений в истории края. То есть, проявляли при этом некий исторический сепаратизм. И как ни странно именно эти труды, поддерживаемые сверху, определили направление и задали тон исторических изысканий, даже в исследованиях профессиональных историков, ставя их в двусмысленное положение: с одной стороны, стремление создать истинную историю, с другой – не смея противоречить установлению, предписанному свыше. Не избежал этого даже такой историк как И.Л. Дебу. Это сказалось уже в названии его книги: «О Кавказской линии и присоединенном к ней Черноморском войске». Конечно, Черноморское войско не присоединялось к Кавказской линии. И не были эти войска слиты в единое войско даже после 1860 года. И уж тем более, хопёрские казаки не составляли ядра Кубанского войска, как писал о том И.Л. Дебу.  К Черноморскому войску были присоединены шесть бригад линейного войска правого фланга Кавказской линии: «8 февраля 1860 г. издан указ о переименовании правого крыла Кавказской линии Кубанской областью, левого – Терской областью. К правому крылу относилась территория от северо-восточного берега Черного моря до верховьев р. Малки, включавшая земли Черномории, Старой линии, Черноморское побережье, а так же вновь занимаемые пространства за р. Кубанью. 19 ноября того же года Черноморское казачье войско, в состав  которого, вошли шесть бригад Кавказского линейного войска, переименовано в Кубанское. В итоге этих преобразований Екатеринодар стал центром одной из крупнейших административных единиц юга России – Кубанской области, оставаясь одновременно резиденцией наказного атамана Кубанского казачьего войска» («Екатеринодар – Краснодар. Два века города. Материалы к летописи, Краснодар, 1993 г. То есть, преемственность от Черноморского войска была сохранена.

Об этом писал ранее в своей истории и В.Г. Толстов: «В 1860 году из Кавказского линейного и Черноморского казачьих войск было образовано два войска: Кубанское и Терское. В состав первого из них вошли всё черноморское войско, Хопёрская, Ставропольская, Кубанская (состоящая из донских казаков – П.Т.), Кавказская, Лабинская и Урупская бригады; остальные бригады Кавказского линейного войска образовали Терское войско».

С какой стати теперь, в новом Кубанском  войске история его должна исчисляться по старшинству от Хопёрского  полка, никак предшествующей историей с ним не связанного? Никаких ни исторических, ни логических причин для этого не было. Кроме, разумеется, решений высокого начальства. Но мы ведь говорим всё-таки об истории, а не об обслуживании псевдоисторической наукой постановлений начальства, которые могут быть разными – и во благо народу, и во вред ему, что видно уже по приводимым нами историческим примерам.

И кстати сказать, подобное административное деление в этом регионе сохранялось и позже, сохранилось оно вплоть до сегодняшнего дня : Ставропольский край и Краснодарский край, но не некое единое административное образование.

Я ссылаюсь столь обильно на предшествующих историков, стараясь избежать эклектичности, так как в их трудах есть много верного,  объективного, хотя подчас и потопленного в декларациях, казачьим историкам свойственных изначально. Я только обращаю внимания на те их выводы, которые, как мне кажется, объективно представляют историю казачества, без которой и история России остаётся неполной.

На первый взгляд может показаться непонятным и необъяснимым то, почему черноморцы к этим преобразованиям и даже к переименованию их войска в Кубанское отнеслись  отрицательно и даже враждебно. 4 октября 1860 г. во Владикавказе, генерал-фельдмаршал А.И. Барятинский подписал проект преобразования Черноморского и Кавказского линейного казачьих войск… По принятому плану, по предложению генерала Г.И. Филипсона: предстояло переселение казаков в Закубанье, на передовые линии единовременно, целыми станицами, что было для них разорительным. Они стали требовать предъявления им царского Указа и заявили, что без «верховного повеления», станицы идти на новые линии отказываются . «Однако требуемого «Высочайшего указа» «не изходатайствовали», а потому ничего предъявить казакам не могли». (В.А. Жадан. «Забытый     атаман Кубанского войска», «Кубанское казачество: три века исторического пути», Краснодар, 1996 г.)

Наказному атаману Кубанского казачьего войска генерал-адъютанту графу Н.И. Евдокимову 2 мая 1861 года была подана «Докладная записка дворян Черноморского казачьего войска», которую подписали генерал-майоры Котляревский, Кухаренко и 92 штаб и обер-офицера. Налицо было явное неповиновение местному начальству. В «Докладной записке…» излагались условия переселения за Кубань: «Чётко обозначить границы закубанской территории, предлагаемой к заселению именно черноморцами, и закрепить её за войском «Высочайшей грамотою» по примеру 1792 года… переселение осуществлять по желанию и жребию, без принуждений…  Выступили дворяне и против названия Кубанского войска. Они требовали «отделить» от Черноморского войска шесть линейных бригад и возвратить черноморцам прежнее название войска» (В.А. Жадан. «Бунт дворян-казаков в Екатеринодаре весной 1861 года», «Казачество России: история и современность 1792-2002…», Краснодар, 2002 г.).

Черноморцы хотели остаться  черноморцами, по всей видимости, потому, что подозревали, что в результате этих преобразований в Черномории будет установлена служба по примеру Кавказской линии. То есть, их казачье войско собственно войском перестанет быть. Примечательна при этом их оговорка:  «По образцу 1792 года», то есть, с дарованием им земли на вечные времена.

Атаману Н.И. Евдокимову пришлось взять на себя ответственность и отменить переселение весной 1861 года, подготовить и отправить  в Тифлис новый  проект заселения предгорий – по жребию от всех станиц правобережной Кубани, со значительными льготами. Царь Александр II выразил Н.И. Евдокимову своё неудовольствие. Однако, одобрил его план. Была одобрена и система переселения. В конце концов, жёсткий конфликт даже с арестом десяти наиболее влиятельных офицеров-черноморцев  с отправкой их в Ставропольскую тюрьму, был улажен, итогом  чего стал рескрипт императора от 24 июня 1861 года. А в сентябре 1861 года во время приезда Александра II в Кубанскую область, все участники бунта были помилованы.  Показательно, что главным вопросом в этом конфликте был вопрос о земле, о передаче её войску в вечное и потомственное владение. Это подтверждается и тем, что Царскую грамоту на владение  закубанскими землями  Кубанское казачье войско получило лишь в 1889 году…

Было бы опрометчивым объяснять этот бунт только классовым подходом, тем, что это, мол, взбунтовались только дворяне, владельцы хуторов, стад, мельниц и больших пространств земли, опасаясь их потерять. Причина его была более глубокой и в конце концов крылась в существенных различиях Черноморского Кубанского казачьего войска и Кавказской линии, всего уклада их службы и жизни.

Это какое-то изначальное противопоставление самостоятельных казачьих войск – Черноморского (Кубанского) и Линейного (Терского) чувствуется в исторических исследованиях до сего дня. Причина его, кроется в существенном отличии этих войск. Ведь Кавказское линейное войско (1832 г.) имело, по сути, армейскую организацию и существовало по войсковому положению. Говорить при этом о казачьей демократии не приходилось, так как полновластными начальниками, как военными, так и гражданскими, являлись командиры полков, а в станицах есаулы. Даже земля принадлежала не войску в целом, а отдельным полкам. Конечно, это можно было бы объяснить беспокойной пограничной службой с постоянными набегами неприятеля и защитою своих городков и станиц.  Другой, мол, формы службы и жизни в таких условиях и не могло быть. Но ведь и служба черноморцев была не менее беспокойной и опасной.

Завершая свои размышления об истории  с историей Кубанского казачьего войска,  сошлюсь на не подлежащий сомнению вывод историка В.А. Колесникова: «Назначение старшинства в Кубанском войске по хопёрцам заставило полковое историописание развиваться в достаточно узких рамках, ограниченных вопросами происхождения, давности службы, участия или неучастия представителей в том или ином   славном событии. Не стоит забывать и то обстоятельство, что казачьи историки Кубани обязывались к обеспечению и определённых идеологических функций, что во многом влияло на качество их изысканий и, безусловно, обедняло содержание выходивших работ, делая их менее объективными». То есть, при таком «старшинстве», предполагавшем лишь военную сторону жизни казачества, не достигается его историческая полнота в долгий, трагический период освоения Северного Кавказа, и прежде всего – его духовно-мировоззренческая, цивилизационная роль в истории России, так как  при этом вольно или невольно искажается сама уникальная природа казачества, только России свойственного и присущего. Мне же остаётся напомнить извечную истину, выраженную в стихах большого поэта советской эпохи Ярослава  Смелякова: «История не терпит суесловья,/ трудна её народная стезя./ Её страницы, залитые кровью,/ нельзя любить бездумною любовью/ и не любить без памяти нельзя».

Как теперь со всем этим быть? Просто перестать искажать свою историю, ссылаясь на какие бы то ни было тесные обстоятельства, какие у всех и во все времена бывают; помнить о том, что искажённая история неизбежно влечёт за собой и искажение жизни, что коснётся всех, в том числе и тех, кто это делает;  помнить о том, что говоря об истории, мы говорим и о своей нынешней жизни; наконец, следовать завету наших великих предшественников: «Да ведают потомки православных/ Земли родной минувшую судьбу» (А.С. Пушкин, «Борис Годунов»).

Нас могут упрекнуть в том, что мы в своём повествовании не привносим новые факты, не обращаемся к неизвестным до этого источникам, что является бесспорным признаком новизны исследования. Но нам бы в пору разобраться с фактами хорошо известными, поставить их в правильное соотношение и не выводить из них тех смыслов, какие из них не следуют, что не является редкостью в нашей историографии…

Что же касается происхождения и  природы казачества, то оно, безусловно, выходило из всей предшествующей русской жизни, оно было – «необыкновенное явление русской силы» (Н. Гоголь). И.Д. Попко полагал, что «в казачестве нашла своё продолжение первая, прочно организованная военная сила на Руси – дружина». Ф.А. Щербина считал, что «казачество появилось на смену вечевого уклада народной жизни». И это справедливо, если рассматривать историю народа и страны в её общем непрерывном течении со времён стародавних до нынешнего дня.

Петр Ткаченко